Саламина

Преследование Регины - это все еще была погоня - принесло бывшему матросу все те надежды, восторги, сердечные страдания и отчаяния, которых требует первая любовь. Троллеману мешали - он знал это - его годы, напыщенность и вызывавшее отчаяние сознание, что ни то, ни другое не увеличивают его мужского достоинства. Любовь лишала его силы нанести удар. И все ограничения, которые накладывали на него романтические принципы, все поведение романтического влюбленного, какое могло бы оказаться сокрушительным для сердца датчанки, не подходили для его дикой жертвы. Регина знала действительность, и только ее; единственной реальностью в том, что она называла любовью, была страсть. Троллеман мог бы взять ее. Регина бы сопротивлялась без упорства, уступила бы, распалившись. Не загоревшись ответной страстью, а пассивно, как иссохшая земля впитывает дождь. Зажечь мужчину, чтобы он обладал ею, сгорать, как в пламени, - такова ее роль любви. Какую нежность это могло бы вызвать в ней!

Девушка-язычница. Как мало двести лет веры в Христа повлияли на то, чем ее сделали десять тысяч лет безверия или десять раз десять тысяч! Что бы там ни говорили об истине и красоте, нисходящих, как свет с небес, где обитает господь, но Регина ступала по языческой земле. В этой земле были ее корни: земная роса выступала на ее следах и питала ее. В ней продолжали жить древние обычаи ее племени. "Красота - сила; сила - красота", говорили поэты ее народа. Мужчины добивались женщины силой; заключительным обрядом ухаживания было изнасилование. Регина не могла плениться словами или добровольно отдаться, как молодое деревцо не может согнуться против ветра.

Первое неудачное нападение Троллемана обескуражило его; он истратил свои силы. Ее сопротивление, внезапный поток дневного света, смех, ее бегство... Видели ли их люди? Не рассказала ли она им все?

На следующий день, когда Троллеман появился на людях, он держался еще более шумно и развязно, хлопал мужчин по спине и хохотал так весело! Он щипал детишек за щечку и гладил по плечу матерей, разбрасывал пригоршнями инжир и сахар, который люди, толкаясь, подбирали в грязи. Троллеман сиял и поглядывал, нет ли где признаков насмешки? В обращении с Региной он прибегнул к самому напыщенному начальственному тону. Хозяин и служанка: строг, но добр. Ел он, как обычно, в одиночестве, но теперь сидел как будто погруженный в чтение прошлогодней газеты. Регина скромно выполняла свою работу на кухне, улыбаясь про себя, и безукоризненно прислуживала хозяину. Она лишь слегка задевала Троллемана за плечо, ставя перед ним кофе. Потом, уходя на кухню, забывала закрыть дверь и, повернувшись, чтобы закрыть ее, видела, что Троллеман смотрит на нее во все глаза.

Теперь, зная, чего хочет хозяин, Регина забавлялась. Она понимала отлично, почему ему нужно, чтобы она прислуживала за столом, почему он так часто зовет ее, почему под самым ничтожным предлогом крутится около нее, когда она работает. Регина угадывала нетерпение Троллемана в каждой попытке к сближению и каждый раз умела ловко смутить его. Даже, когда он касался ее руками, девушка одним взглядом заставляла его опустить их.

Вдвоем, наедине друг с другом в доме! Однажды вечером, когда Регина работала допоздна, Троллеман позвал ее к себе в спальню. Он стоял полураздетый, края полосатой фланелевой рубашки свисали на его неуклюжие бледные ноги. При виде Троллемана она не испытала волнения, желания уступить ему, но не почувствовала и отвращения. Внезапно Троллеман смутился, ухитрился спрятать ноги за стулом, отдал какое-то пустяшное распоряжение, стараясь при этом не уронить собственного достоинства, и отпустил ее.

Преследуя Регину, Троллеман как бы вступил на путь, на котором он никак не смог бы сблизиться с ней, как бы сильно к ней ни тянулся. Их принципы в любви были несовместимы. Придерживаясь своих принципов, Троллеман - таков уж человек! - в отношениях с Региной играл совершенно определенную роль, выйти из которой он не мог, несмотря на всю безнадежность своего положения. Возможно, что в других условиях, без толкущихся рядом зрителей, в лице почтенной старой матери, сидящей на корточках на кухне, и пялящих глаза ребят, Троллеман отказался бы от рыцарства ради страсти. Но зрители, мать и дети, были тут. А в их присутствии джентльмен так же мало мог рискнуть напасть, как Регина, по ее понятиям, могла уступить без нападения. С каждым днем он все сильнее и сильнее оказывался опутанным узами платонической любви.