Саламина

Если принять во внимание всем известную лень государственных служащих и косность в работе администрации, то, пожалуй, в Гренландии нет ни одного лишнего датчанина. Все белые, в том числе и датчане, живут хорошо. Им нужны хорошие дома и хорошая привычная пища, хорошее жалованье, так как датчане едут в Гренландию не ради здорового климата. Хорошее жалованье, хорошая пища и дома — все это они здесь получают. А платит за это Гренландия.

Когда ваше судно входит в Уманакскую гавань, вам сразу бросаются в глаза основательные, хорошие здания: это склады, лавки и жилые дома датчан. Есть несколько деревянных домов с островерхими крышами — это дома эскимосов, служащих в администрации. Много домиков из дерна, при ближайшем рассмотрении достаточно жалких на вид: в них живут охотники. За все платит гренландец-охотник. Дом доктора в Уманаке — самый большой жилой дом в поселке; восемь комнат, обширный мезонин, обнесенный решетками двор и дворовые постройки под склады. Дом выходит фасадом на незастроенный участок земли: из окон открывается вид на далекую величественную громаду Стурёна. Позади докторского дома, прижатый задней стеной к скале, с видом на крышу и пристройку, стоит маленькое полуразвалившееся одноэтажное строение. Это госпиталь для всех больных всего Уманакского района.

Но производящие центры района — далекие поселки: их охотники испытывают тяготы жизни за всех остальных. Годовой доход начальника отдаленного торгового пункта невелик. У него есть дом, топливо, служанка, он получает жалованье и премии; доход его в десять-двенадцать раз больше, чем заработок самого лучшего охотника. За дом, уголь, служанку начальника торгового пункта платят охотники. Это они построили дом, лавку, склады. Они покрывают уманакский дефицит, дефицит столицы Северной Гренландии — Годхавна; они оплачивают расходы на моторные лодки, шхуны и пароходы, административные расходы. За это они получают право покупать в лавке вещи почти по себестоимости. За это их дети могут посещать школу, где обучают азам гренландского (эскимосского) языка, чтению и письму и рассказывают кое-что о Дании и Палестине. Какой прок от учения гренландцу-охотнику? О нем можно сказать, как о Геркулесе: «Груб, неотесан, годится только на великие дела».

Мы отряхнули снег Годхавна с наших ног и отплыли на «Краббе» в Какертак!

II Несчастный

Мы отплыли в Какертак и не добрались туда. День был тихий, мягкий. Солнце пряталось в дымке. Во второй половине дня поднялся сильный восточный ветер, стемнело. На середине залива нас встретила большая зыбь; ветер и волнение усилились, небо угрожающе почернело. Мы повернули к Ритенбенку и бросили якорь в полной темноте при очень крепком ветре. Здесь начальником торгового пункта был Торсен — хороший человек! В прошлом году он умер. Мне приятно читать в своем дневнике, что он «встретил нас с великолепным гостеприимством, которого мы никогда не забудем. Я вспоминаю его поразительную мягкость и то, как он, несмотря на все наши возражения, заставил нас занять его комнату».

На следующий день в полдень мы продолжили наше путешествие. Какой день! Снег таял и сбегал ручьями с голых склонов холмов. Этот день — 30 апреля — был похож на июньский: жаркое солнце светило с безоблачного неба, гладкое, как стекло, море. Недалеко от Какертака нам преградил дорогу лед. Мы проплыли с милю, оставалось еще семь, подошли к ледовому припаю и высадились. Здесь стояло четыре дома, в которых жило много народу. Люди столпились вокруг нас и помогли разгрузиться. Я нанял человека с санями, чтобы добраться до Какертака; он нанял еще двоих. Я заплатил всем.

Дорога была нелегкая. Она то поднималась вверх, то опускалась по голым уступам, по неровному морскому льду, а в одном месте круто спускалась с ледяного вертикального уступа высотой в четыре фута. Я делал вид, что умею хорошо править собаками, а Френсис делала вид, что не боится: мы не расстраивали друг друга. Без приключений в шесть часов вечера прибыли в Какертак. В семь Френсис уже спала в гостиной доброго Дорфа. Двери были закрыты, все в доме ходили на цыпочках.

Она пропустила танцы, но не пропустила пир, проснувшись, когда начали накрывать на стол. В одиннадцать мы уселись пировать. Наш отъезд был назначен на двенадцать.

Сейчас, в полночь, стоя около нагруженных саней с запряженными в них собаками, готовясь перешагнуть через Нугсуак — порог Северной Гренландии, я оборачиваюсь, чтобы исправить оплошность — представить свою жену. Знакомство это было неизбежно, и все же, как автор книги, я его боялся; боялся и откладывал. Будь это роман, я не был бы ничем стеснен, мог бы говорить правду. Будь это роман, я мог бы изобразить ее героиней — она и есть героиня, — писать ее с натуры; она была бы в тексте, а не меж строк. Но сейчас, потому что мы не пишем о самом главном, я могу лишь вывести вас на снег, туда, где стоят сани, и в кромешной темноте указать на одну фигуру.