Салихат

Джаббар гулял под дождем в тот вечер, когда погода испортилась. Был конец октября, дни стояли теплые. После дневного сна я, как обычно, отправила сынишку, одетого только в штанишки и рубашку, во двор под присмотром близняшек, а сама стала замешивать тесто для чуду. Я не видела, что пошел дождь, не слышала, как капли забарабанили по стеклу и завыл ветер. Где были мои глаза и уши?.. Только когда пришли близняшки и попросили горячий чай, потому что замерзли, я схватилась Джаббара. Оказалось, он куда-то спрятался от девочек, чтобы не мешали ему играть, а Айша и Ашраф вернулись домой, едва с неба полило. Я выскочила во двор, бегала под холодным дождем и звала Джаббара, но не могла найти, пока он сам не вышел из сарая: не хотел идти домой, потому что испугался наказания, мой глупый сынок, которому еще и полутора лет не сравнялось. Конечно, я отругала его, а потом сильно растерла, напоила горячим чаем и уложила спать, надеясь, что все обойдется.

На другой день у Джаббара поднялась температура, он буквально горел, его тошнило. Сначала он бредил, а потом совсем затих, и это было страшнее всего. От отчаяния мне хотелось кричать, но я стиснула зубы и стала обтирать сына прохладной водой. Потом мы с Расимой-апа перенесли ребенка из моей комнаты в другую, чтобы не заболел Рамаданчик, и сели на пол у дивана в ожидании врача из амбулатории соседнего села, наша-то давно закрылась. Джамалутдин уехал несколько дней назад, и я не знала, когда он вернется. Врач появился только к вечеру, его привез на своей машине муж соседки. К тому времени Джаббар уже несколько часов был без сознания, лишь ненадолго открывал глазки, но никого из нас не узнавал.

Когда врач-мужчина вошел в ворота, Расима-апа велела мне оставаться на месте, а сама перенесла Джаббара на мужскую половину. Как я ни уговаривала ее позволить пойти вместе с ней, Расима-апа осталась непреклонной. Нельзя, сказала она, чтобы чужой мужчина видел тебя в домашней обстановке, даже если ты наденешь платок. И мне пришлось подчиниться. Все то время, пока врач был у Джаббара, я места себе не находила, металась из одного угла в другой и молилась. Рамаданчик надрывался в колыбельке, но у меня не было сил, чтобы приложить его к груди. Наконец вернулась Расима-апа. Она сказала, что врач предложил забрать Джаббара в больницу, но, услышав «нет», оставил лекарства и уехал. Почему, закричала я, почему вы отказались от больницы? Ведь мой сын умрет здесь, он уже умирает! Расима-апа дала мне пощечину и сказала, что не допустит меня до ребенка, пока не приду в себя. Тогда я вытерла слезы, попросила прощения и пошла к Джаббару. Оказалось, врач сделал ему укол, и сынок смог уснуть, даже дышал нормально. Тогда я подумала, что все, может быть, обойдется.

Несколько дней я не спала и почти не ела, давала Джаббару лекарства и питье, слушала его дыхание, обтирала прохладной водой. За Рамаданом смотрела Агабаджи, я только кормила его и сразу возвращалась к Джаббару. Первые три дня температура у него будто приклеилась к цифре «39» на градуснике, а потом стала падать.

Сегодня первый день, когда жизнь Джаббара, похоже, вне опасности. Мне наконец-то наступил покой. Больше не буду такой беспечной, не буду думать, что с детьми ничего не случится только потому, что я так хочу. Сколько бы дел у меня ни было, на первом месте все равно дети, ведь я отвечаю за них перед Аллахом и мужем. Я одна была бы виновата.

Я содрогаюсь при мысли о том, что Джаббарик в самом деле мог умереть. Вслушиваясь в его дыхание, любуюсь осунувшимся личиком сына, таким спокойным во сне. Потом иду к колыбельке Рамадана, проверяю, не испачкал ли он пеленки, накрываю одеяльцем. В комнате прохладно, на дворе настоящая осень с дождем и ветром. Надо бы поесть, но страшно оставить детей хоть на минутку одних.

Вдруг входит Агабаджи с подносом. Она ставит его на кровать. На подносе стакан чая и тарелка с курзе.

– Поешь, – говорит она. – Побуду с тобой пока.

Я с жадностью принимаюсь за свой ужин. Курзе с бараниной сочные, жирные, есть их удовольствие. Надо восстанавливать силы, Рамаданчик требует много молока. Агабаджи садится на пол подле кровати, поджав под себя ноги в растоптанных тапочках. Раньше ее присутствие было бы мне в тягость, а теперь я рада, что она тут. У меня так плохо на душе, несмотря на то что Джаббар почти поправился. Хочется поговорить хоть с кем-то, а кроме Расимы-апа и малых детей, во всем доме только Агабаджи и есть.

– Как он? – Агабаджи кивает на матрас, расстеленный на полу, на котором спит Джаббар.

– Хорошо.

– Он поправится.

– Знаю. – Я доедаю курзе и беру новый. – Спасибо, что присмотрела за Рамаданом.

– Ладно, чего там. – Она пожимает плечами. – Когда один из моих заболеет, ты тоже станешь смотреть за остальными.

– Агабаджи… – Я собираюсь с силами, чтобы задать вопрос, который давно вертится у меня на языке. – Ты… ну, это… когда еще рожать будешь?