Салка Валка

— Ну ничего, мои дорогие, — сказала старая Стейнун, — бережливость и расчетливость — лучшие качества. Когда мы поженились и нанялись к священнику Бьерну в Осейри — царство ему небесное, он умер сорок пять лет назад, — у нас ничего не было, только два тонких одеяла, ну и, конечно, несколько овец, но бог был милостив, и нам никогда не приходилось ничего просить у других. А сейчас по крайней мере у нас есть вот эта маленькая лачужка, которую мы с полным правом можем назвать своей, огородик, корова Драфна и семь ярок. Если бог пошлет нам весну — вновь будут и ягнята. А самое главное — наши дети, те, что не умерли. Они, слава богу, выросли, и, хотя живут в других краях, мы должны благодарить бога, что они здоровы, крепки телом и духом и никакие большие несчастья их не коснулись. Пока человек молод и силен, он не должен жаловаться, даже если его ноша слишком тяжела, а уж если она начинает сильно перетягивать на одну сторону, мы должны молить бога, чтобы он поддерживал нас. Что и говорить, бережливость и расчетливость — лучшие добродетели.

— Тьфу, — сказал старик, направляясь к двери. — Уж не знаю, велика ли заслуга, что мы держались за каждый эйрир, который приходил к нам, и вздыхали по каждому эйриру, который от нас уходил. Но знаю наверняка, что наша бережливость и расчетливость — от нашей бедности и нашего ничтожества. Что пользы в бережливости, когда нет денег, чтобы их тратить? Уж если у кого бережливость — добродетель, то это у Йохана Богесена. У нас здесь в поселке только он может гордиться своей добродетелью и бережливостью. Сейчас он опять снизил плату за сети, которые я для него делаю, хотя никогда еще ему не удавалось выгрести из моря столько золота, как этой осенью, когда весь фьорд до самого моря был забит сельдью и напоминал горшок с густой ячменной кашей.

Женщины пошли в хлев. Драфна не ожидала прихода гостей. Она мирно спала после обеда. Вскочив в испуге на ноги, она металась и мычала. И только спустя некоторое время она решилась взглянуть на людей. В ее взгляде смешались удивление и пренебрежение, испуг и любопытство, глупость и гордость, присущие, как известно, коровам. Драфна вообще не переносила незнакомых лиц в неположенное время, особенное раздражение вызвала у нее девочка, этот теленок, принявший человеческий облик. Старая Стейнун попросила Салку не подходить слишком близко, у коровы была дурная привычка бодать детей. Только присутствие старухи Стейнун извиняло в глазах коровы вторжение незнакомок. Со старухой они были друзьями и понимали друг друга без слов. Старуха прошла к корове в стойло, потрепала ее по шее, приговаривая при этом: «кус, кус». А Кус-кус большим шершавым языком лизнула руку старой женщины и попыталась вытереть свою слюнявую морду о ее юбку.

— Успокойся, успокойся, это Сигурлина, она приехала с Севера, она пробудет у нас несколько дней. Кус-кус, будь добра к ней, Кус-кус, и не брыкайся, когда она будет доить тебя. Моя Кус-кус не будет брыкаться и опрокидывать подойник, моя Кус-кус не обидит Сигурлину с Севера, у нее, бедняжки, нет дома.

Нельзя сказать, чтобы корова реагировала на ее уговоры должным образом, она вовсе не собиралась ничего обещать и опять принялась лизать руку старухе, а сама все таращила глаза на Салку Валку. Похоже, что она думала: «Хорошо было бы весной в поле догнать эту девчонку и подбросить ее на несколько саженей в воздух». Размечтавшись, корова уже не могла больше молчать и громко замычала, должно быть, она хотела сказать: «Ничего, девчонка, дай только дождаться весны, вот тогда я тебе покажу!»

Глава 7

— Ну и противный же этот рябой дядька, — сказала девочка из-под тонкого одеяла после такого длительного молчания, что мать уже думала, Салка давно спит. Сама же Сигурлина все еще сидела на краю кровати в вязаной шерстяной юбке, единственной одежде, которая как-то согревала женщину в этом холодном мире. Она пыталась зашить чулок, порвавшийся от носка до пятки. И хотя лишь благодаря случайности над головой женщины в эту ночь оказался кров, она не выглядела особенно угнетенной. Большинство ведь думает, что одинокие женщины непременно грустят по вечерам. Но нет, Сигурлина нисколько не грустила, время от времени она улыбалась, откладывала недоштопанный чулок в сторону и сидела, сложив на коленях руки и мечтательно устремив взор в пустоту.

— Как можно, Салка, говорить так о ком бы то ни было, после того как ты прочла «Отче наш» и предала себя в руки господа бога. Что подумает о тебе спаситель, услышав такие слова?

— Я знаю, наш спаситель думает то же самое, — ответила девочка. — Этот Стейнтор такой противный и наглый, что так и хочется его убить.

— Зачем ты так говоришь, дитя мое? Тебя даже слушать страшно.

— Страшно? Ты не сказала бы этого, если бы знала, какой он идиот. Вчера вечером, когда ты ушла на берег загонять овец, а бабушка легла спать, он уселся здесь на кухне, и, когда я прошла мимо, он… он схватил меня, дурак.

— Схватил? Как?