Саломея. Образ роковой женщины, которой не было

В строфе, не вошедшей в окончательный вариант, Блок, используя эпизод из пьесы Уайльда, когда Саломея наконец-то целует уста обезглавленного Иоанна Крестителя, изображает ее целующей его – Блока.

Мне не избегнуть доли мрачной —
Свое паденье признаю:
Плясунья в тунике прозрачной
Лобзает голову мою![294]

Блок также использует образ Саломеи в стихотворении 1914 года «Антверпен», написанном по следам его путешествия в Голландию в 1911 году.

А ты – во мглу веков вглядись
В спокойном городском музее:
Там царствует Квентин Массис;
Там в складки платья Саломеи
Цветы из золота вплелись.

Хотя Блок наделяет его собственным смыслом и связывает с началом Первой мировой войны, на это стихотворение сильно повлияло нидерландское искусство[295] – особенно изображение Саломеи Квентином Массейсом; по сути, стихотворение представляет собой экфрасис этой картины.

В 1916 году Осип Мандельштам написал стихотворение под названием «Соломинка», вдохновленное княжной Саломеей Андрониковой (1888–1982). Андроникова была заметной фигурой в литературных и светских кругах дореволюционного Санкт-Петербурга; благодаря своей удивительной красоте она воспринималась как femme fatale, и Мандельштам был сильно в нее влюблен. В своем стихотворении Мандельштам соединяет образы Саломеи и Лигейи – героини одноименного рассказа Эдгара По. Однако поэта интересует не история о Саломее, а главным образом звучание ее имени и жестокость, давно ставшая неотъемлемой принадлежностью этого образа и в данном случае ассоциативно связанная с мучениями самого поэта, вызванными его безответным чувством к Саломее Андрониковой.

Ил. 27. Валентин Серов. «Ида Рубинштейн в образе Саломеи». 1910 г.

I

Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне

И ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок,
Спокойной тяжестью, – что может быть печальней, —
На веки чуткие спустился потолок,

Соломка звонкая, соломинка сухая,

Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,
Сломалась милая соломка неживая,
Не Саломея, нет, соломинка скорей!

В часы бессонницы предметы тяжелее,

Как будто меньше их – такая тишина!
Мерцают в зеркале подушки, чуть белея,
И в круглом омуте кровать отражена.

Нет, не соломинка в торжественном атласе,

В огромной комнате над черною Невой,
Двенадцать месяцев поют о смертном часе,
Струится в воздухе лед бледно-голубой.

Декабрь торжественный струит свое дыханье,

Как будто в комнате тяжелая Нева.
Нет, не соломинка –  Лигейя, умиранье, —
Я научился вам, блаженные слова.

II

Я научился вам, блаженные слова:

Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита.
В огромной комнате тяжелая Нева,
И голубая кровь струится из гранита.

Декабрь торжественный сияет над Невой.

Двенадцать месяцев поют о смертном часе.
Нет, не соломинка в торжественном атласе
Вкушает медленный томительный покой.

В моей крови живет декабрьская Лигейя,

Чья в саркофаге спит блаженная любовь.
А та, соломинка – быть может, Саломея,
Убита жалостью и не вернется вновь![296]

В 1946 году Анна Ахматова посвятила стихотворение балерине Татьяне Вечесловой. В нем танцовщица и магия ее танца являются устойчивыми признаками образа Саломеи как femme fatale – своевольной и использующей свою чувственную, неотразимую красоту и судьбоносную природу своего танца для соблазна и погибели окружающих[297].