Саломея. Образ роковой женщины, которой не было

В XIX веке Саломея вновь стала злой силой. Если в Средние века она была лишь приложением к истории Иоанна Крестителя, а в эпоху Возрождения, оставаясь частью этого сюжета, «остепенилась» и часто представала как муза и нимфа, то в XIX веке она стала вполне самостоятельной фигурой, часто изображавшейся вне связи с Крестителем, и обрела значение конкурирующей персоны, угрожающей мужскому авторитету в обществе. Саломея теперь символизировала разрушительные силы, действующие в интересах нового мира, изображавшегося в произведениях искусства и литературы как царство зла, крови, уродства и пугающей неопределенности. Соответственно, Саломея представала в образе апокалиптической угрозы, вавилонской блудницы, ожидающей, что мир поддастся на ее соблазны[286].

Хотя на протяжении веков Саломее посвящались тысячи религиозных, литературных и художественных произведений, я рассмотрела лишь несколько показательных случаев, которых, впрочем, достаточно, чтобы показать, как простой библейский эпизод вырос в большой миф, чрезвычайно усиливший страхи и желания, связанные с женщинами. Несмотря на свое скромное происхождение – безымянной дочери Иродиады, – Саломея в каком-то смысле обрела такое же бессмертие и статус, что и пророк, поводом для казни которого ее в свое время сделали. Потом ее заставляли служить множеству других мужчин, каждый из которых по-своему использовал образ женщины, во многих смыслах никогда не существовавшей.

Приложение 1 Ловис Коринт

Удивительную «Саломею» написал в 1899–1900 годы немецкий художник Ловис Коринт (1858–1925). Возможно, он был вдохновлен пьесой Уайльда «Саломея» и, несомненно, сам повлиял на распространение мифического образа Саломеи[287].

Написанная между 1899 и 1900 годами «Саломея» Коринта почти наверняка была создана под впечатлением одной из финальных сцен пьесы Уайльда – когда Саломея, целуя уста Иоанна, осознает его случившуюся смерть и свою невосполнимую утрату.

А, ты не захотел позволить мне поцеловать твои уста, Иоканаан. Ну хорошо! Я поцелую их теперь. Я укушу их своими зубами, как кусают твердый плод. Да, я поцелую твои уста, Иоканаан. Я говорила это тебе, не так ли? Я тебе говорила. Ну хорошо, теперь я поцелую тебя… Но отчего ты не смотришь на меня, Иоканаан? Твои глаза, что были так грозны, так исполнены гнева и презрения, теперь сомкнуты. Отчего они сомкнуты? Открой глаза! Подними свои веки, Иоканаан. Отчего ты не смотришь на меня? Если ты не желаешь смотреть на меня, ты боишься меня, Иоканаан?..[288]

Картина «Саломея» считается началом нового этапа в творчестве Коринта – превращением его в «художника плоти». Коринт стал проявлять большой интерес к изображению тела – иногда в самом натуралистичном виде, – это произошло, по-видимому, в 1893 году. Тогда же он написал картину «На бойне» (Государственная галерея Штутгарта), за которой в 1905 году последовала работа «Скот, забиваемый на бойне» (Восточногерманская галерея в Регенсбурге). Создается ощущение, что в конце столетия художник был занят поиском средств для изображения обнаженного тела. Создание «Саломеи» приходится как раз на этот период.

В отличие от Бёрдслея, Коринт создает образ Саломеи, поражающий чувственностью и телесностью. В центре картины – полуобнаженная Саломея, склонившаяся над блюдом. У нее большой чувственный рот и полные вожделения глаза. Грудь обнажена и почти касается головы Иоанна. Она не держит голову в руках, как в пьесе Уайльда, – ей подносит ее нагой раб. Палач, тоже обнаженный (если не считать набедренной повязки), держит окровавленный меч и смотрит на Саломею; его страсть к ней несомненна.

Саломея склоняется к голове Иоанна, как влюбленный склоняется к возлюбленной. Она как будто смотрит сквозь или мимо головы, словно под действием наркотика. Если Коринт вдохновлялся пьесой, то он явно выбрал момент в конце драмы, который можно понять как иллюстрацию душевного состояния Саломеи: она почти обезумела, осознав результат своей необузданной страсти к Иоанну.