Салон-вагон

Борис еще ниже нагибается к ящику, становится на колени, и, разворачивая бумагу, шелестя ею, тихо говорит мне:

– Нагнись.

Я тоже становлюсь на колени.

– Саша, мне не хочется говорить при Акиме… Вот я провожу тебя, поговорим, а сейчас будем работать.

Мы беремся за другой ящик, а когда бьет три, я прощаюсь с Акимом. Он напутствует меня:

– Спи хорошенько, хорошенько отдохни, завтра тоже немало работы.

За углом поджидаю Бориса.

– Я очень устал, присядем где-нибудь, – просит он.

Идем к набережной. Разбросаны скамьи. Я оглядываюсь, никого нет.

– Саша, вчера ничего особенного не было. Ты качал головой, когда я тебе это говорил, значит, ты не поверил, но это так, Саша.

Он прижимается ко мне:

– Я не грущу, Саша, наоборот, я очень рад. Давай, родной, давай, милый, не будем говорить обо мне. Ты не обращай на меня внимания, и на Эстер тоже. Да, да, и на Эстер тоже.

– И на Эстер?

Я стараюсь говорить спокойно.

– И на Эстер? Почему ты так отделяешь ее и себя от меня, от Акима?

– Я не отделяю, что ты!

Он взволнованно встает:

– И не думал… Я только хотел сказать… Вот только по поводу твоих слов о вчерашнем вечере. Ты ведь тем самым и про Эстер спрашивал. Не так ли? И вот, не обращай внимания, вот помни одно – мы в России. Мы приехали для дела, а на нас ты не гляди. Ну, право не стоит. Все хорошо будет, мы все хорошо сделаем. Я не грущу, Саша; о чем мне грустить?

Он тихо-тихо смеется.

– Ведь мы у цели, а разве, придя к цели, грустят? Милый, только поменьше обращай внимания и верь. Веришь?

Хочу верить, вопреки очевидности: разве в каждом его слове не звучит боль? Я ее слышу, я ее вижу, как вещь, которую можно взять в руки, оглядеть. В Париже, провожая Эстер, я говорил ей, что неясность должна быть уничтожена, мне казалось, что здесь ее не будет, а вот только что Борис сказал мне о ней. Всем – своими словами, своим вопросом, тихим смехом, где все есть, только не радость. Опять неясность, опять та же боль. Борис хочет спрятать ее от меня. Хорошо, пусть прячет, пусть прячет и Эстер. Я буду верить, хотя вижу другое, хочу верить: мы не в Париже, и путь должен быть пройден. Уезжая из Парижа, я все отбросил; если они не могут отбросить, пусть прячут.

Я отвечаю Борису:

– Верю.

XII

Фотография приведена в порядок. В газете крупными буквами напечатано объявление о приеме заказов.

– Завтра, – говорит Аким, – начнут приходить рожи.

Смеясь, оборачивается к Эстер.

– Моя ретушерша будет подкрашивать, прихорашивать и портить.

Эстер остается с ним. Борис поселился на краю города в рабочей слободке. И в той же газете, почти рядом с объявлением о фотографии Янковского, я читаю другое: «Грамотный молодой человек ищет места в контору, десятником, знаком с земляными работами».

Недалеко от дома губернатора прокладывают новые водопроводные трубы. Пахнет свежевырытой землей, шлепают босые ноги рабочих. Если Бориса примут на эту работу – полдела сделано.

– Аким сомневается в этом.

– Сомневаюсь, – говорит он нам, – ибо боюсь повторить, как боятся поверить чуду. – Но уже через минуту он полон надежд:

– А вдруг?

Улыбается самому себе, подходит к Борису, внимательно оглядывает его и бормочет:

– Рост хороший, подходящий. Eй-богу, ведь могут принять легко, без всяких, вот только…

Он обращается к нам:

– Как по-вашему, Борис похож на еврея?

– Очень мало, – отвечаю я.

Пока мы обо всем этом говорили, Эстер молчала, а теперь после моего ответа резко обращается ко мне:

– Ты рад этому?

Я вижу изумление Акима, вижу, как морщится Борис. «Опять за старое», – проносится мысль. Стараюсь спокойно глядеть Эстер в лицо, спокойно ответить:

– Конечно, рад, иначе Бориса не примут, ведь по паспорту он русский. Ты забыла?

– Я ничего не забыла.

Глаза Акима перебегают от меня к Эстер, недоумевая, вопрошая, а когда Эстер заходит в другую комнату, я не знаю, что сказать Акиму, что ответить на его молчаливый вопрос, и быстро перевожу разговор на другое.

XIII

Я переехал в другую гостиницу. Пока я человек неопределенных занятий, но с деньгами. В гостинице я надеюсь понравиться всем, начиная с хозяина и кончая посыльным. Из угловой комнаты гостиницы видны площади и косяк губернаторского дома. Сбоку от него, в противоположной стороне, ведется работа по сооружению водопровода; но угловая комната занята приезжей помещицей. Со дня на день она должна уехать, так сказала мне хозяйка, когда я ей жаловался на неудобства моей комнаты. Надо запастись терпением и ждать.

Аким спрашивает:

– А нельзя ли ее как-нибудь выкурить? А поговорить с ней?

Помещица с утра до вечера пропадает по магазинам, возвращается с пакетами, с картонками и злится. Я пытался поговорить с ней, но ничего не вышло. Придется подождать. Так или иначе, но губернатор на наших глазах. Слева буду я, справа Борис. От площади расходятся три улицы. Боковые наши, надо занять еще третью.

Я говорю: