Сальтеадор

– Да нет; очевидно, улица, по которой я проезжал, была пустынной и глухой, двери в дом, должно быть, выходили на другую улицу. Так охранялись и дом, стоявший на отшибе, и прекрасная незнакомка. В конце концов я решил, все взвесив, что ни ее отец, ни бдительный соглядатай не следят за ней неустанно, ибо окна были в двенадцати – пятнадцати футах от земли. Я даже подумал, замужем ли она, – ведь ей было всего лет пятнадцать.

– Не узнаю вас, дон Рамиро, – заметил дон Фернандо, – по-моему, под влиянием любви вы очень изменились – ведь вы никогда долго не раздумывали в таких случаях. Всякая молодая девушка – так предопределено природой – приманка; всякая девушка имеет дуэнью, а у каждой дуэньи есть свои слабости, надо только подобрать к ней ключ – из злата.

– Я тоже так думал, любезный дон Фернандо, – проговорил молодой человек, – но на этот раз я ошибся.

– Бедняга, вам не повезло! Даже не удалось узнать, кто она!

– Итак, мне не пришлось подкупать ни дуэнью, ни слугу, я объехал квартал и очутился на широкой и красивой улице – улице Рыцарей – по другую сторону особняка. Оказалось, это настоящий дворец; я расспросил соседей и узнал, что принадлежит…

– Девушка или дом?

– Черт возьми, и то и другое… Что они принадлежат одному знатному и богатому иностранцу. Он прибыл из Индии год или два тому назад и за свои заслуги и ум был вызван из Малаги кардиналом Хименесом и стал советником регента. Вы догадываетесь, дон Фернандо, о ком идет речь?

– Клянусь честью, нет.

– Не может быть!

– Вы забываете, любезный друг, что года два меня не было в Испании и мне совсем или почти совсем неизвестно, что произошло здесь за это время.

– Да, верно. Ваше неведение, признаюсь в этом, в конце рассказа мне очень поможет. У меня были две возможности познакомиться: воспользоваться своим происхождением и положением в свете, чтобы представиться отцу и проникнуть к красавице дочери. Или, скорее, подобно узнику, что ждет, не засияет ли солнце за решеткой его окна, ждать, когда откроются жалюзи и все озарит ее красота. Я воспользовался первым способом. Мой отец в молодости был знаком с вельможей, к которому я надеялся проникнуть. Я ему написал, мне ответили, и я был принят; я хотел видеть дочь, а не отца, но она, по приказанию отца или из любви к уединению, оставалась у себя; я прибег ко второму способу, решил украдкой перехватить ее взгляд, когда вечером, в одиночестве, она будет вдыхать, стоя у окна, свежий и благоуханный воздух – ветерок с Тахо, хотя этот способ не всегда приносит удачу. Но все же молодую девушку, пожалуй, больше заинтересует всадник, остановившийся под ее балконом звездной прекрасной ночью или во тьме, когда разразится гроза, чем кавалер, представленный ей в гостиной?

– Вы всегда были очень находчивы, добиваясь внимания женщины, дон Рамиро. Продолжайте же, я вас слушаю и убежден в вашем успехе.

Дон Рамиро поник головой.

– Я не добился успеха, но и не потерпел полной неудачи, – сказал он. – Два-три раза, стоя за углом, я ловко укрывался от ее взгляда, но сам видел ее, зато стоило ей заметить меня, и жалюзи закрывались.

– А разве через жалюзи вы не могли проследить, смотрит ли она на вас?

– Признаюсь, надежда меня долго поддерживала, но однажды, когда после вынужденного недельного отсутствия я снова явился, то оказалось, что дом заперт, двери и окна наглухо закрыты. Никто днем так и не появился – ни девушка, ни отец, ни дуэнья, и ночью в доме, темном, как могила, свет не зажигался. Я навел справки – совет регента был распущен из-за приезда в Испанию короля дона Карлоса, и когда он подъезжал к Толедо, отец владычицы моего сердца вернулся в Малагу. Я устремился в Малагу, готовый следовать за ними на край света. Я возобновил свои попытки, и кажется, с большим успехом. Теперь она скрывалась не так поспешно, и я смог заговорить с ней, сказать ей словечко; тогда я стал бросать цветы на ее балкон; сначала она отталкивала их ножкой, потом словно не обращала на них внимания, потом, наконец, начала их принимать, один или даже два раза она ответила на мои вопросы, но будто смущенная своей снисходительностью, испуганная звуками своего голоса, она почти сейчас же удалялась, и слова ее скорее походили на молнию, что прорезает тьму, чем на зарю, что предшествует дню.

– Итак, дело продвигалось? – спросил дон Фернандо.

– До тех пор, пока король не повелел ее отцу приехать в Гранаду.

– Ого! Бедный дон Рамиро! – воскликнул, смеясь, дон Фернандо. – Значит, вы обнаружили, что дом в Малаге закрыт, как и в Толедо?

– Нет, не так. На этот раз она благосклонно предупредила меня о часе отъезда и о том, по какой дороге они отправятся; я все разузнал и решил их сопровождать; кроме того, путешествие давало немало преимуществ – ведь каждая остановка напоминала ей обо мне; каждая комната на постоялом дворе говорила ей обо мне. Я стал гонцом, гонцом любви.

– Вот оно что, – вздохнул дон Фернандо, но дон Рамиро был поглощен своим рассказом и не заметил, как тон его друга вдруг переменился.