Сальтеадор

Увидев молодого человека, донья Флор вскрикнула от удивления, впрочем, скорее от радости, словно появление незнакомца означало не подкрепление бандитам, а ниспосланную Небом помощь отцу и ей.

Отец ее понял, что отныне их судьба будет зависеть от этого молодого человека, а не от шайки разбойников.

Но дон Иньиго был горд и первым не стал заводить разговор; он сжимал рукоятку окровавленного кинжала, приставив его к груди дочери, и, как видно, выжидал.

И Сальтеадор заговорил.

— В вашей храбрости я не сомневаюсь, сеньор, — начал он, — но, право, вы поступаете весьма самонадеянно, пытаясь защищаться этой иголкой, когда на вас нападает двадцать человек, вооруженных кинжалами и шпагами.

— Если б я защищал свою жизнь, это было бы действительно безумием, — отвечал дон Иньиго. — Но я решил сначала убить ее, а потом себя. И вероятно, так мне и придется сделать, а это нетрудно.

— А почему же вы хотите убить сеньору, а потом и себя?

— А потому, что нам угрожало насилие и мы предпочли смерть.

— Сеньора ваша жена?

— Нет, дочь.

— Во сколько же вы оцениваете свою жизнь и честь вашей дочери?

— Свою жизнь я оцениваю в тысячу крон, а чести моей дочери нет цены.

— Сеньор, я вам дарую жизнь, — произнес Сальтеадор, — что же касается чести сеньоры, то здесь ваша дочь будет в такой же безопасности, как в доме своей матери, под ее опекой.

Раздался недовольный ропот разбойников.

— Всем выйти! — приказал Сальтеадор, указывая на дверь, и так и стоял с простертой рукой, пока последний бандит не покинул комнату.

Сальтеадор затворил дверь, потом вернулся к дону Иньиго и его дочери, следившим за ним с удивлением и тревогой.

— Сеньор, их надобно извинить, — сказал он, — ведь они грубы, неучтивы: они не дворяне, как мы с вами.

Дон Иньиго и донья Флор, казалось, немного успокоились, но с еще бо́льшим удивлением смотрели на разбойника, заявившего, что он дворянин; впрочем, его манеры, речь, достоинство, с каким он держался, — все говорило о том, что этот человек не лжет.

— Сеньор, — произнесла девушка, — у моего отца, как видно, не хватило слов, чтобы поблагодарить вас. Позвольте же мне сделать это и от его имени, и от своего.

— Ваш отец прав, ибо благодарность, произнесенная такими прекрасными устами, гораздо ценнее, чем благодарность самого короля, — заявил молодой человек и, повернувшись к старику, продолжал: — Мне известно, что вы спешите в путь, сеньор. Куда же вы направляетесь?

— В Гранаду, по велению короля.

— Ах, да! — с горькой и насмешливой улыбкой произнес молодой человек. — Весть о его прибытии дошла и до нас. Вчера мы видели солдат — они обстреляли горы: королю угодно — так он сказал, — чтобы двенадцатилетний ребенок мог пройти от Гранады до самой Малаги, держа в руках по мешку с золотыми монетами, слыша от всех встречных лишь обычное напутствие: «С Богом путь свой продолжай!»

— Да, действительно, такова его воля, — подтвердил дон Иньиго. — И я знаю, что он отдал соответствующие приказы.

— За какой же срок повелел король дон Карлос покорить горы?

— Говорят, за две недели: такой наказ получил верховный судья.

— Жаль, что вам, сеньора, пришлось проехать здесь сегодня и что вы не отложили свое путешествие на три недели, — заметил Сальтеадор, теперь обращаясь уже к молодой девушке, — тогда вы бы встретили на своем пути не разбойников, так напугавших вас, а честных людей, и они сказали бы вам: «С Богом путь свой продолжайте» — и при необходимости сопровождали бы вас.

— Зато, сеньор, мы встретили, — ответила дочь дона Иньиго, — дворянина, вернувшего нам свободу.

— Не надо благодарить меня, — возразил Сальтеадор, — ибо я подчиняюсь власти более могучей, чем моя воля, власти, что сильнее меня самого.

— Что же это за власть?

Сальтеадор пожимал плечами:

— Право, не знаю: на свою беду, я подвластен первому впечатлению. Между сердцем и разумом, разумом и рукою, рукою и шпагой у меня полное согласие, и оно заставляет меня то свершать зло, то творить добро — чаще зло, нежели добро. Но как только я увидел вас, чувство симпатии к вам победило в моем сердце гнев и отбросило его так далеко, что, клянусь честью дворянина, я поискал его взглядом, да так нигде и не обнаружил.

Пока молодой человек говорил, дон Иньиго не сводил с него глаз, и, странное дело, симпатия по отношению к ним, в которой признался Сальтеадор, говоря шутливо, но с теплотой и задушевностью, походила на то чувство, каким невольно полнилась душа старика.

Тем временем донья Флор еще теснее прижалась к плечу отца — не от страха, а от какого-то сладостного трепета, что испытала девушка, с упоением внимая речам молодого человека; наивное дитя, она прильнула к отцу, чтобы в его объятиях обрести защиту от неведомого ей, властно овладевающего ею чувства.

— У меня, молодой человек, — сказал дон Иньиго в ответ на последние слова Сальтеадора, — тоже появилась какая-то симпатия к вам. И то, что мне довелось проехать по этим местам теперь, а не через три недели, я скорее сочту удачей, чем невезением, ибо через три недели, пожалуй, мне бы уже не удалось в свою очередь оказать вам услугу, равную той, что вы оказали мне сейчас.