Сальто-мортале

— Ты не веришь в древненемецкую пословицу?

— Что? Почему?

— Потому что ты умолкла. Между прочим, мозоль по-немецки Huhnerauge, буквально: куриный глаз. Курий глаз, куроглаз. Bitte, treten Sie nicht aut meine Huhneraugen. Das Huhn, die Huhner[11], мягкое множественное число. Bitte, treten Sie nicht auf miene Huhneraugen в буквальном переводе будет звучать так: прошу, наступать вы не на мои куроглазы.

— Да, кстати, у меня и мозоль есть на мизинце правой ноги.

— Ужасно, я думал, ты кончила.

— Я легко могла бы и продолжать, но осталось только два недостатка. Шея у меня могла бы быть и подлиннее…

— Скажем, как у жирафа. Или, может, ты мечтаешь о лебединой, S-образной и оперенной?

— …а икры, по-моему, слишком толсты. Это, наверное, от занятий бегом. Я кончила. Но, повторяю: я могла бы продолжать, да только и мне это уже надоело. Еще разочарую тебя вконец, а я этого вовсе не хочу.

Дюла одной рукой привлек меня к себе.

— Ха-ха, это тебе не удастся. Серьезность, с которой ты перечислила свои «недостатки», — это тоже «ты».

Внезапно что-то громко хрупнуло, даже лежа мы летим вперед и вот уже слышим волчье завывание нашего водителя: «А, черт побери, чтоб вас…»

Мы спрыгиваем на землю и идем к нему.

— Что случилось?

— Полетел шатун одного цилиндра.

— Точно?

— Еще бы не точно! А, пошли они в…! Признались в мастерской, что шатун уже не новый, но клялись и били себя в грудь, что будет работать луше, чем новый… Ах, пропади ты пропадом!

— Как же теперь быть? Может, как-нибудь обойдется? Если, скажем, поехать медленно?

— Вы что, рывка не почувствовали? Шатун заклинило. А если и не заклинило, без одного цилиндра по эреченьскому серпантину никак не взобраться.

— Что же делать?

— Чего-нибудь придумаем. Ближний отсюда хутор — у плотины, у меня там дружок, тоже работает на «зеторе». На шею он мне не бросится, если я его разбужу в такой час, ну да попробую обрисовать ему положение.

— Сколько это километров отсюда?

— Да около восьми будет.

— И вы хотите отправиться туда в такую метель?

— Ну да. Раньше, когда создавали МТС — лошадей у нас уже не было, а тракторов еще не было, — телефона-то у нас, как вам известно, до сих пор нет, — как-то раз добрался до нас корреспондент радио, с магнитофоном в кожаном футляре через плечо, и пока шофер с нетерпением поглядывал на него из окна «Победы», он торопливо совал нам под нос микрофон. «Что будет, — спрашивает он у председателя, — если здесь у вас в метель или ночью человек разболеется?» А председатель и отвечает: «Ну, уж если человек совсем занеможет, ему не останется ничего другого, как помереть». Вот и мне не остается ничего другого, как двинуться в путь. А что до волков, то их бояться нечего, в здешних местах они уж давно перевелись — все убрались в ремонтные мастерские. Ну а вы пока здесь побудьте, костер разожгите, что ли, погодка-то сами видите.

— Почему вы не опустите уши шапки? — спрашиваю я.

Он смеется.

— Потому что у человека всегда должен быть запас. На тот случай, когда станет холоднее.

Он исчезает в белой клубящейся ночи. А мы принимаемся собирать хворост. Авария застигла нас перед мостом через маленькую речушку, неподалеку смутно маячат перила моста и кустарник на берегу. Я рыщу слева от дороги, Дюла справа, порой мы по колено увязаем в снегу. Мы почти ничего не видим, нас разделяет высокая насыпь дороги, она отрезает и звуки, так что не слышно, как другой шебуршится в снегу. Я шарю под кустами, руки по запястья, по локоть уходят в снег, я ищу и не могу найти сухой хворост. Я не из пугливых, но в голову лезет всякая чушь, вроде того, что там, внизу, под слоем снега, кто-то или что-то может вдруг укусить меня за руку, вспоминаются сказки соседки, женщины с развевающимися волосами, в суконных тапочках, и мне слышится: «Ах, как чудесно светит луна, на белой лошади едет мертвец — тебе не страшно, милая?» — «Дюла! — отчаянно кричу я. — Дюла!» Его ответ долетает до меня, слабо, но все же долетает: «Я тут! Ты не боишься?» Осмелев, я кричу: «Да нет! Вот только не могу найти сухих веток!»

В конце концов мы начинаем отламывать от кустов сырые ветки, это не трудно, они ломаются легко, будто стеклянные.

С большущими охапками хвороста мы возвращаемся на дорогу. Расчищаем место, разгребаем снег, кладем вниз бумагу и несколько веток посуше и принимаемся разводить костер.

Но дело нейдет на лад. Бумага быстро сгорает, кора у самых нижних хворостин чуть-чуть обугливается, и только.

Теперь у нас остается лишь одна газета и несколько спичек. Как. быть? Мы не можем часами бегать туда-сюда. Становится все холоднее. Снег еще падает редкими снежинками, но ветер как будто усилился.

— Идея! — говорит Дюла. — Обольем хворост соляркой. Будь спокойна, загорится сразу.

Но в единственной канистре нет ни капли горючего. Именно так, на районной заправочной станции, очевидно, не было солярки, это случается довольно часто.

— Не беда, возьмем из бака!

— Верно, но как?

Дюла снимает с бака колпачок, но уровень горючего стоит так низко, что пальцами никак не дотянуться.

Где-то здесь у водителя должен быть резиновый шланг.