Салтыков. Семи царей слуга

— Аннушка, доставай карты. Дорога долгая.

Однако, выехав 23 февраля, уже 26-го государыня была во Всесвятском, в семи верстах от Москвы. Здесь уже ждал ее граф и гофмаршал Салтыков.

— Ну как, Семен Андреевич?

— Все готово, ваше величество. Москва ждет вас с нетерпением.

Отчитавшись перед государыней, Салтыков нашел кучера ее, спросил негромко:

— Ну, сколько загнали, Савелий?

— Что-то около тридцати.

— Ну это еще ничего. Я думал, сотню положите.

— Дорога была хорошая, да и останавливала она часто, чтоб крестьян поприветствовать.

— Никого не покалечили?

— Да под Тверью стоптали каких-то двух, пьянь, наверно.

Двадцать седьмого февраля Елизавета Петровна изволили отдыхать после дороги, а 28-го в золоченой карете в сопровождении гвардейцев въехала в Москву. Грохот пушек, установленных на Красной площади, сообщил Первопрестольной об этом достославном событии. Пушкам вторили колокола.

Карета проехала в Кремль и остановилась напротив Успенского собора. Императрица вместе с племянником вышли из нее и по красной ковровой дорожке проследовали в собор. Там она встала на императорское место, а принц на царское.

Архиепископ Амвросий произнес длинную приветственную речь, в которой обосновал законность вступления дщери Петра Великого, закончив ее словами благодарности за свершенные ею деяния:

— …О коль много должны мы благодарить ваше императорское величество за толикие труды и подвиги, которые как очищении веры и святых почитании, так и в освобождении своего вселюбезнейшего отечества подъять соизволила.

Так что, по Амвросию, не переворот случился 25 ноября, а «освобождение вселюбезнейшего отечества». Весьма приятна и ободрительна была речь архипастыря для слуха императрицы и совершенно непонятна для уха принца. А оттого нелюбезна и утомительна.

Из Успенского собора Елизавета Петровна, решив приобщить племянника к истории отечества, повела его в Архангельский собор, где под тяжелыми плитами покоились кости последних Рюриковичей и первых Романовых.

Но проникновенное повествование тетки вряд ли тронуло сердце племянника, не умевшего даже прочесть надписи на этих надгробиях. Все было для него здесь чужим, непонятным, далеким.

После посещения Благовещенского собора императрица опять села в карету и поехала к своему дому за Яузой. У синодальных триумфальных ворот встретили ее воспитанники Славяно-греко-латинской академии в белых платьях, с венцами на головах, с лавровыми ветками в руках и довольно стройно спели в честь высокой гостьи кантату: «…Небеса прещедро давно желанну зрети показали».

Позволив милостиво поцеловать одному из воспитанников свою ручку, «давно желанна» отправилась наконец к дому.

Как за пчелиной маткой летит весь рой, так и за императрицей прибыли в Москву все ее министры и правители. И уж вечером 1 марта заседал в Кремле Сенат, обсуждавший бюджет предстоящей коронации.

Уже ясно было, что в тридцать тысяч невозможно будет уложиться. Только фейерверк дополнительно должен был поглотить девятнадцать тысяч рублей.

— Выделяем? — спросил вице-канцлер Бестужев-Рюмин[22], ведший совещание по случаю болезни великого канцлера князя Черкасского.

— Выделяем, — единодушно согласился Сенат.

— Карл Иванович, — обратился вице-канцлер к архитектору Бланку, — вы успеете до двадцать пятого апреля устроить троны в Успенском соборе и в Грановитой палате?

— Постараюсь, ваше сиятельство.

— А вы, Рейбиш, изготовите медали?

— Изготовлю еще и ранее, — пообещал мастер.

— После коронации празднества и иллюминация продлятся восемь дней. На все про все надо еще двадцать тысяч, господа сенаторы. Выделяем?

— Выделяем.

Кто ж возразит против денег на коронование? У кого это две головы? Чай, не из своего кармана выделяют. Из государственного. А что его жалеть? Он бездонный.

3. Закулисье

Швецию к войне с Россией подтолкнула Франция, обещая ей не только финансовую поддержку, но и привлечение к войне Турции. Расчет был прост: Россия, погрязшая в интригах вокруг престола, обессилена и не сможет вести войну сразу на севере и на юге (на это не решался даже Петр Великий, имея сильную армию и флот). И Швеция может вернуть провинции, утерянные ею в начале века.

Нужен был повод к объявлению войны, и какая-то умная голова в шведском правительстве быстро его состряпала: Ништадтский мирный договор 1721 года[23] был заключен с Петром I, а ныне на престоле какая-то иностранка, мы идем возвращать корону законной наследнице Петра Великого — его дщери. Все продумано на несколько ходов вперед, если шведы военной силой посадят на престол Елизавету Петровну, она, естественно, в знак благодарности вернет Швеции провинции, отнятые ее отцом.

Что и говорить — прекрасная комбинация, умная голова, выстроившая ее.

И вдруг в самый разгар войны дочь Петра сама вырвала корону из рук правительницы-иностранки Анны Леопольдовны. И что самое невероятное, помогал ей в этом посланник Франции маркиз Шетарди.

— Черт бы побрал вашего маркиза, — выругался Людовик XV[24], узнав от Амелота о случившемся. — Он спутал нам все карты.