Салтыков. Семи царей слуга

— Хорошо, ваше величество.

— А вечером сегодня будьте у меня на балу, маркиз. Потанцуем, повеселимся, а может, и в картишки перекинемся. Я жду вас.

«Она моя! Она моя!» — едва не напевал Шетарди, возвращаясь домой. Ох уж эта мужская самонадеянность, улыбку женщины полагают за капитуляцию.

На следующий день была созвана Конференция, в которой помимо членов совета по внешним делам присутствовали генерал-прокурор Трубецкой[25] и генерал-фельдмаршал Ласси. Императрица сама сделала сообщение о французских инициативах и предложила присутствующим принять решение.

— Я думаю, тут двух мнений быть не может, — сказал Трубецкой. — Домогательства Швеции оставить без последствий.

— У меня тоже был Шетарди, — заговорил вице-канцлер Бестужев. — Предложил даже пенсион от имени короля, чтоб я как вице-канцлер предложил ее величеству хоть чем-нибудь компенсировать Швеции ее потери, хоть что-то уступить им из провинций.

— И что вы ему ответили? — спросила Елизавета Петровна.

— От пенсии отказался, сказав, что служу вашему величеству, а не французскому королю. Что касается уступок территорий Швеции, то буду достоин смерти, если даже заикнусь об этом.

— Ну что ж, примерно так же и я ему ответила.

— Как я понял, — заметил Ласси, — войну продолжаем?

— Выходит, продолжаем, фельдмаршал, хотя двери для переговоров о мире оставляем открытыми. Именно вы, Петр Петрович, должны заставить их войти в эти двери.

— Я готов, ваше величество, думаю, в марте мы начнем военные действия. И еще вот что, ваше величество, судя по прошлому году, у шведов финские полки не очень хотят воевать. Может быть, следует вашему величеству обратиться к финнам с манифестом и пообещать дать им самостоятельность? Мне кажется, тогда финские полки положат оружие.

— А что? — обернулась императрица к Бестужеву. — Это, пожалуй, хорошая мысль. Как думаете, Алексей Петрович?

— Я тоже так считаю.

— В таком случае заготовьте манифест, я его подпишу. И размножьте. У нас есть пленные финны?

— Есть, ваше величество, — отвечал Ласси.

— Всех отпустить на родину, вручив каждому по пачке отпечатанных манифестов. Если финны положат оружие, шведам ничего не останется, как убраться восвояси. А вам спасибо, Петр Петрович.

— За что, ваше величество?

— За мудрую мысль. А что касается Шетарди, то ему решение нашей Конференции сообщит вице-канцлер. Думаю, об этом стоит уведомить и шведского посланника Нолькена.

Елизавета Петровна не хотела лично огорчать маркиза Шетарди, что ни говори, а он ей нравился, тем более не далее как вчера вечером он так мило проиграл ей в карты сто рублей. Такого партнера ценить надо.

4. Война продолжается

В штабе шведского командующего Будденброка было невесело. Фридрихсгам, где находилась армия, в сущности, был главным оплотом шведской армии. Крепости Нейшлот и Тавастгуст, имевшие маленькие гарнизоны, в счет не шли.

Главный бой русской армии должен был дать корпус Будденброка. Но русские, взяв крепость Вильменстранде, не решились идти на Фридрихсгам. Молодой генерал Будденброк, презиравший «русских медведей», отчего-то решил, что огни испугались именно его и оттого увели войска в Россию.

Прибывшему из Стокгольма главнокомандующему Левенгаупту он так и доложил:

— Русские испугались и ушли восвояси.

— Вы не пытались помочь коменданту Виллебрандту? — спросил Левенгаупт.

— Отчего же? Я отправил к нему отряд Врангеля. Он так спешил, что не взял с собой даже пушек: И это было его ошибкой. Будь у Врангеля пушки, Вильменстранде бы устоял.

— Но ведь и у Виллебрандта были пушки?

— Очень мало. Всего шестнадцать.

— А сколько у вас здесь?

— У меня девяносто пушек, и, если б русские сунулись сюда, от них бы только клочья полетели.

— М-да, — вздохнул Левенгаупт. — Однако вот не сунулись же.

— Я же говорю, струсили.

— На сейме нас упрекают за нерешительность. Что вы на это скажете, генерал?

— Им там, сидя в мягких креслах, это легко говорить. У меня всего семнадцать тысяч, что мне с ними, на Петербург идти прикажете?

— Вот и я им говорю, дайте нам пятьдесят тысяч солдат, и Петербург завтра же будет в наших руках.

Если в начале войны, даже после потери Вильменстранде, Будденброк был настроен оптимистично и только на победу, то, перезимовав с армией во Фридрихсгаме, он несколько подрастерял боевой дух.

Любая армия, предназначенная для боя и войны, от долгого безделья начинает разлагаться, терять дисциплину и заодно свой профессионализм. Корпус Будденброка не стал исключением.

От холода и вечной сырости в промозглых землянках среди солдат начались болезни, кроме простудных донимали их поносы. От безысходности многие начали дезертировать, дисциплина пала настолько, что нередко солдаты отказывались выполнять приказы офицеров.

Будденброк надеялся, что с наступлением тепла вернется в армию боевой дух и восстановится дисциплина. Однако этого не случилось. Оттого-то и невесело было в его штабе, когда вновь там появился главнокомандующий Левенгаупт. На этот раз Будденброк был хмур.

— В чем дело, генерал? Схоронили тещу? — полушутливо спросил его Левенгаупт.