Салтыков (Щедрин)

Наконец удалён был и рязанский губернатор Новосильцев. Его отставили от должности «за несочувствие крестьянской реформе». Исполняющим обязанности губернатора был назначен действительный статский советник, камергер Михаил Карлович Клингенберг. В 1839 году он окончил с серебряной медалью Императорский Царскосельский лицей, делал карьеру по Министерству внутренних дел, и это с психологической точки зрения заведомо было на руку Салтыкову («Поздравь меня, – пишет он старшему брату Дмитрию Евграфовичу. – Я назначен совершенно неожиданно вице-губернатором в Рязань. <…> Я совершенно доволен. Губерния хорошая, близко от Москвы, и губернатор только что назначенный из лицейских»). К тому же Клингенберг был сыном выдающегося военного педагога, генерала от инфантерии, а женился на незаурядной даме из рода Пущиных, дочери знаменитого начальника Дворянского полка, впоследствии начальницы петербургского Елизаветинского училища.

6 марта 1858 года издаётся высочайший приказ: «Чиновник особых поручений VI класса Министерства внутренних дел, коллежский советник Салтыков назначается рязанским вице-губернатором на место статского советника Веселовского, согласно прошению уволенного от службы с производством в действительные статские советники».

Здесь, в начале рассказа об административных странствиях Салтыкова по разным губерниям необходимо сказать несколько слов. Все биографии Салтыкова советского времени (а других, пожалуй, и нет) довольно однообразно описывают его взаимоотношения с начальством. А именно: прогрессивный писатель-гражданин, наделённый мощным и необычным художественным даром, единоборствует со своими начальниками – крепостниками, ретроградами, мздоимцами, а то и замешанными в тяжких уголовных преступлениях. И, в изнеможении неравного сражения, отступает к письменному столу…

Пора наконец закрыть эту дурную традицию. Мы уже обращались к переписке Салтыкова с Иваном Павловым, известной нам именно благодаря жандармской перлюстрации. А это значит, салтыковские взгляды на систему государственного управления в России властям были прекрасно известны. Вот ещё важные пункты, из другого письма Павлову (15 сентября 1857 года): «Ты хочешь истребить взятки, узаконив их. Это уже существует в наших остзейских губерниях и известно под именем акциденции, и подобного мучительства, какое испытывают там тяжущиеся и всякого рода просители, – нигде в мире никто не испытывает».

Здесь Салтыков обращает внимание на абсурдную систему жизненного обеспечения младших служащих российских административных и судебных учреждений, узаконенную Петром I и существовавшую повсеместно до времён Екатерины II. Им не полагалось жалованья, взамен они получали право на акциденции – якобы добровольные приношения челобитчиков. Понятно, что отмена акциденций ничего не изменила, и далее Салтыков пишет: «Каждый шаг стоит денег, и приказная мелкая тварь делает все усилия, чтобы тянуть дело и втравлять в него как можно более народа». За этим следует предложение: «Есть одна штука (она же и единственная), которая может истребить взяточничество и поселить правду в судах и вместе с тем возвысить народную нравственность. Это – возвышение земского начала за счёт бюрократического. Я даже подал проект, каким образом устроить полицию на этом основании…»

Салтыков вспоминает свой проект, разработанный им незадолго до этого по поручению министра внутренних дел Ланского, – «Об устройстве градских и земских полиций». Сейчас мы знаем, что «записка» с его подробным изложением долго изучалась в министерстве. Для её обсуждения, как вспоминает А. И. Артемьев, был «созван особый совет с приглашением в заседание и находящихся… <…> в Петербурге губернаторов». Однако, по мнению Артемьева, Салтыков впал в «крайность, рассматривая всё с точки индивидуальной неприкосновенности, с точки той, что полиция не смеет нарушать семейного спокойствия, входить в дом и проч. Кроме того, все полицейские должны быть выборные». Артемьев, может и справедливо, критикует Салтыкова за утопизм, но это очень необычный, гуманный утопизм без тоталитаризма – родовой черты утопизма классического.

К сожалению, большинство материалов по этому салтыковскому проекту канули в небытие; разыскать его подлинник впоследствии не удалось. Но из того, что нам известно, можно сделать вывод о здравой склонности писателя к продуманным реформам, о его неприятии любого радикализма в общественном переустройстве.

Недаром в том же письме Салтыков называет Петра «величайшим самодуром своего времени»: «Настоящее положение дела» – «половина России в крепостном состоянии» – «есть не что иное, как логическое развитие мысли Петра». Пётр, по убеждению Салтыкова, «нас обрёк на вечное рабство или вечную революцию». Не выступая против «заморских обычаев», Салтыков полагает, что они должны были слиться «с нами естественным порядком, и тогда бы не было того странного раздвоения, которое теперь в России».