Салтыков (Щедрин)

Только что произведённый в действительные статские советники рязанский губернатор Николай Аркадьевич Болдарев также был ровесником Салтыкова. И тот, явившись представляться, отринул формальности, войдя в губернаторский кабинет со словами: «Ну, вот и я, ваше превосходительство!» По рассказу рязанского чиновника, записанному уже известным нам Г. А. Мачтетом, Болдарев «рассыпался в любезностях, стал уверять, что очень рад его видеть, познакомиться с ним и служить в одной губернии.

– Спасибо, спасибо, ваше превосходительство! – тем же хмурым тоном перебил его Салтыков, причём губы его слегка улыбнулись. – Очень благодарен и тронут!.. А вот министр просил меня передать вам, что ходатайство вашего превосходительства о назначении на мою должность господина М. М. – уважено им, к сожалению, быть не может!

Губернатор вспыхнул и совсем растерялся…»

В литературе о Салтыкове гуляет утверждение Мачтета, что Болдарев просил за своего родственника. Но такое прошение действительно не могло быть уважено, ибо служба родственника на высокой должности под началом другого родственника на соразмерной должности не допускалась. Но мы вполне можем допустить, что Салтыков, прекрасно зная эту коллизию, в силу своеобразия своего характера решил лишний раз покуражиться над новым для него помпадуром.

Надо отдать должное Болдареву: в отличие от Шидловского, этот выходец из кавалергардов, потомственный лошадник, отец семейства, не стал помогать управляющему казённой палатой в расширении поля конфликтов. Очевидно, его попечением Салтыков получил для проживания в Рязани «отличный каменный дом» (по отзыву Елизаветы Аполлоновны) – по сути, городскую усадьбу на углу Владимирской и Абрамовской улиц (ныне угол улиц Свободы и Щедрина). Зато супруг написал пространное прошение директору Департамента государственных имуществ, где, жалуясь, что он вынужден пользоваться «обширным казённым домом», просил дополнительные суммы на его содержание.

И прошение это было удовлетворено. Оставаясь с разнообразными долгами, в том числе по Заозерью и Витенёву (Ольга Михайловна воспитывала своих детей, включая «милостивого барина», не ослабляя суровости), Салтыков даже стал подумывать о том, чтобы стать присяжным поверенным. Встретившийся с Салтыковым в ноябре 1867 года в Москве адвокат, князь Александр Иванович Урусов вспоминал: «Говорили мы о делах, причём он, подобно всем русским людям, жаловался на безденежье. Говорили и о литературе, в которой он занимает такое видное место. И вдруг он спросил: не идти ли ему в защитники?»

Впрочем, здесь надо прислушаться к основательному суждению С. А. Макашина: «Мысли о “деловой” карьере спорадически возникали у Салтыкова в кризисные моменты его материального положения. При его крайней импульсивности они выплёскивались в дружеских разговорах и письмах, но тут же или вскоре и умирали, без каких-либо практических последствий».

Оказавшись в Рязани, Салтыков уже знал, что Некрасов ведёт переговоры с владельцем журнала «Отечественные записки» Андреем Александровичем Краевским и готов стать ведущим сотрудником издания, задержка была только в условиях договора.

Правда, общим осложняющим обстоятельством стал голод зимы 1867/68 года, охвативший едва ли не всю европейскую часть России. Это создавало дополнительные трудности в работе казённой палаты, особенно в сборе налогов. С другой стороны, именно голод заставил Салтыкова внимательнее изучить не только систему взимания пошлинных сборов за право торговли и промыслов, но и практику этого взимания. Помимо прочего, он заметил, что в Рязанской и других подмосковных губерниях (очевидно, имеется в виду и Тульская) развился «особенный вид промышленников». Это «крестьяне и мещане, не имеющие фабрики и заводы в тесном смысле этих слов, но занимающиеся, по комиссии других лиц или за свой счёт, раздачей заказов различных заводских или фабричных произведений крестьянам окружных селений, которые, исполнив заказы у себя на домах, отдают их заказчику и получают от него заработную плату. Лица эти получают выгоду весьма значительную».

По воспоминаниям поддерживаемого Салтыковым чиновника Н. Н. Кузнецова, Михаил Евграфович и в Рязани работал въедливо, как видно, отрешаясь от своих литературных мечтаний. При этом сохранял желание поозоровать при каждом удобном случае. Понимая, что повторять тульский аттракцион с зерцалом, которое выставлялось во всех российских присутственных местах как эмблема правосудия, было бы дурновкусием, Салтыков в Рязани не убирал зерцало, но всякий раз, когда ему хотелось покурить в кабинете (а курить в присутственных местах запрещалось), он снимал с зерцала золочёного гербового орла и, положив его на стол с присказкой: «Ну, теперь можно и вольно», – закуривал очередную папиросу…