Салтыков (Щедрин)

Думается, если рязанцы и обиделись на Салтыкова-Гурина, то потому, что в первом письме «из провинции» в самом начале есть фраза: «Середку (хор)» между «прирождёнными историографами» и «людьми новыми» («пионерами») занимают «так называемые фофаны».

Хотя о фофанах подробно будет сказано только в четвёртом письме цикла («Опыт с достаточною убедительностию доказывает, что успех какой бы то ни было страны находится в зависимости совсем не от страдательного и бессмысленного присутствования в ея истории фофанов, а от деятельного участия в ней живых и сознательных сил», прочитаем там, в частности), но и без пояснений любой житель России, говорящий по-русски, знает, что слово «фофан» означает простофиля, глупец, тупица, попросту дурак. «Фофаном» также называлась (и называется до сих пор) разновидность популярнейшей русской карточной игры в дурачки, а в письме первом прямо сказано, что карты имеют «преимущественную роль в жизни провинциала», правда, с оговоркой: «рядом с картами, в провинции уже зарождается потребность чтения и даже потребность мышления».

Поэтому горожане обиделись-рассердились, и, вероятно, мало кто вспомнил, что и сам Михаил Евграфович нередко появлялся в клубе для того, чтобы сесть за карточный стол. Также, вероятно, мало кому подумалось, что этот управляющий казённой палатой и бывший их вице-губернатор прекрасно знает и чувствует провинцию, эту самую неизмеримую российскую глубинку, «глубину» (по вдению Некрасова), «пучину» (если вспомнить название пьесы Александра Островского, появившейся в недавнем 1866 году в только что упомянутых «Санкт-Петербургских ведомостях»). Знает, чувствует, понимает и сострадает ей.

Зато, без сомнения, рязанские читатели отметили то, что предаться лирическому умилению по отношению к малоприглядным особенностям российской провинции и российской жизни как таковой несносный писатель-генерал не способен.

Очевидно, негодовали на этот салтыковский «клистир из чернил» не только многие его рязанские знакомцы. Возмутился и сам губернатор, и у него, помимо публикаций в «Отечественных записках», обнаружились для этого особые причины. Николай Аркадьевич Болдарев ещё до назначения губернатором был известен на Рязанщине как талантливый потомственный коннозаводчик. У него сложился круг друзей, который он, став начальником губернии, стремился, естественно, расширить и укрепить.

Главным своим союзником Болдарев числил такого же, как и он, выходца из кавалерии, энергичного губернского предводителя дворянства Александра Николаевича Реткина, ротмистра, обретшего чин действительного статского советника. Но были у него и недруги, как без этого, – прежде всего, богатый помещик и притом активный деятель реформ, член Губернского по крестьянским делам присутствия, председатель Рязанской уездной земской управы Офросимов. В молодости Фёдор Сергеевич обучался на юридическом факультете Московского университета, служил по Министерству юстиции. Когда Салтыков, вице-губернатор, познакомился с ним, Офросимов трудился в губернском дворянском комитете, разрабатывавшем проект положения «об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян». Их взгляды на «улучшение» крестьянского быта, то есть на реформы, заметно различались, но оба были умными, образованными людьми, прекрасно осознавали проблемы страны и времени, так что после возвращения Салтыкова в Рязань вновь сблизились.

Соратником Офросимова в рязанских преобразованиях был председатель Рязанской губернской земской управы, князь Сергей Васильевич Волконский, прямо заявлявший о том, что борется с «крепостниками». Ещё один их соратник-реформатор – рязанский помещик Владимир Григорьевич Коробьин, сын полковника, храброго лейб-гвардейца-артиллериста, героя Наполеоновских войн, занявшегося на покое агрономией. Коробьин-сын был прокурором Межевой канцелярии, хорошо знал судебное дело, впоследствии стал сенатором. В Рязани он занимал должность председателя окружного суда и смог собрать вокруг себя единомышленников. Между прочим, в этом кружке обнаруживается также инспектор Александровского воспитательного заведения, полковник Дмитрий Петрович Победоносцев – старший брат не кого иного, как впоследствии знаменитого Константина Победоносцева, обер-прокурора Священного синода.

Что говорить, появление Салтыкова не просто оживило губернскую жизнь, но и усилило партию реформаторов. Михаил Евграфович не только в карты играл и дам развлекал в Дворянском собрании. Он принимал гостей у себя дома или отправлялся к Офросимову, Коробьину, другим близким ему чиновникам. Каких-либо серьёзных свидетельств, говорящих о том, что рязанские «пионеры» собирались в своих особняках с целью составить заговор против губернатора, у нас нет. Но, как видно, возникшее у Болдарева справедливое ощущение, что он оттесняется от центрального места в повседневной жизни рязанского благородного общества, породило в его голове совсем не благие фантазии.