Салтыков (Щедрин)

В эти же дни он ведёт переговоры по продаже Витенёва: «И жалко Витенёва, да не к рукам мне оно». В начале апреля 1877 года имение купил елецкий хлеботорговец Сергей Калабин. Причин для этого странного решения видится несколько. Хотя чета Салтыковых Витенёво любила, оно было очень убыточным и к тому же находилось далеко от Петербурга. Оно требовалось прежде всего для летнего отдыха, хотя и он из-за дел журнальных не бывал безмятежным («в Витенёво уже по летам я не ездок»). Кроме того, с апреля 1875-го по июнь 1876 года семья Салтыковых жила за границей, а лето, проведённое в Витенёве, за время отсутствия хозяев ещё более погрузившемся в различные жизненные, хозяйственные и сельскохозяйственные сложности, привело Михаила Евграфовича к окончательному выводу, что с миссией цивилизованного, а не дикого помещика ему не справиться и «интеллигентным землевладельцем», как Энгельгардт, не стать («Я продал Витенёво за 21 500 р. Калабину, и все расходы на его счёт. Мне это очень грустно, но делать нечего; во-первых, оно ничего не приносило, а во-вторых, угрожало такими расходами в будущем», – из письма витенёвскому управляющему Алексею Каблукову).

При этом, как видно, у Салтыкова сохранялась иллюзия, что потерпев неудачу с помещичьим хозяйствованием, он сможет быть респектабельным петербургским дачником. Ещё весной, не позже начала мая 1877 года он купил на берегу Финского залива, близ Ораниенбаума, мызу Лебяжье. Сама по себе покупка казалась удачной. Умевшая радоваться жизни Елизавета Аполлоновна писала о приобретении с восторгом:

«Уезжаем в наше новое имение Лебяжье. Там тоже нам досталась отличная коляска. <…> Там два попугая, за одного из них заплачено 600 руб. Мебель отличная на 17 комнат, с коврами и с такими прелестными дорогими зеркалами, что мы их в город перевезли. Спальная мебель роскошная. Там в доме амосовские печки, и вода проведена и в дом и в прачешную. Парк с утрамбованными дорожками, с оранжереей и с парниками. Мельница на речке и Финский залив близ дома, к нему ведёт аллея берёзовая. Ужасно много разных служб, два каретных сарая, скотный двор, 4 коровы, 4 лошади, пропасть кур, индеек, пчёл и свиней. Не знаю, что мы со всем этим будем делать. И лес есть. Земли всего 163 десятины. И заплатили мы за всё это очень дёшево, 131/2 тысяч».

То есть от денег, вырученных за Витенёво, у Салтыковых ещё что-то и осталось. Но вопрос Елизаветы Аполлоновны – что мы со всем этим будем делать? – оказался не праздным. С хозяйством в Лебяжьем Салтыковы тоже не справились. Михаил Евграфович, прожив на прекрасной мызе всего месяц, жалуется драматургу Островскому: «Не проученный подмосковным опытом, я опять надел на себя ярмо собственности и скажу откровенно, что безалабернее едва ли что может быть. Я ничего не пишу, ничего не читаю, а только с дерьма пенки снимаю. Жалуюсь на дождь и на вёдро, укоряю человеческий род в лености и от времени до времени проклинаю час своего рождения. Вообще, мысли совершенно не совместные с занятием литературой, а так как в сей последней заключается единственный надёжный способ заработка денег, то я уже начинаю подумывать о том, каким бы образом отделаться от собственности».

Константин Салтыков, сын писателя, в замечательной книге воспоминаний «Интимный Щедрин» рассказывает:

«Мой отец в общежитии был чрезвычайно доверчивым человеком. Эту особенность его характера многие эксплуатировали в свою пользу. Я… <…> писал о некоторых сотрудниках “Отечественных записок”, которые всячески выманивали у него денежные авансы под затем зачастую не выполнявшуюся ими работу для журнала… <…> когда он захотел иметь свой собственный клочок земли и купил… <…> мызу Лебяжье, то ему управляющий… <…> показывая именьице, указал как на входящий в состав такового лес с прекрасными деревьями. Лес этот, однако, оказался чужим, и когда папе понадобился на что-то лесной материал и он послал туда рабочих, то их оттуда, понятно, спровадили. Моя мать тоже не была подготовлена к роли помещицы. В результате их обоих не обманывал только ленивый. Крестьяне за работу брали втридорога, фрукты из построенного отцом грунтового сарая куда-то исчезали. Тоже происходило и с парниковыми овощами. На скотном дворе были вечные недоразумения. И таким образом, про моего отца в качестве помещика можно сказать, что не он пил кровь местного населения, а что, наоборот, оно выпускало из него всеми доступными способами соки».