Салтыков (Щедрин)

Здесь особенно интересна тональность: о железнодорожном путешествии рассказывается как о чём-то не просто обыденном, но даже связанном с приятным времяпрепровождением. И четырёх лет не прошло со времени пуска дороги, а «чугунка» уже стала частью быта. Замечательная деталь: возвратившись из Москвы, Никитенко сетует на то, что поезд опоздал на два с половиной часа: «Замедление произошло от вьюги, которая бушевала всю ночь и заметала рельсы». Так ли он был привередлив, когда ездил в Первопрестольную на перекладных? Но к хорошему привыкаешь быстро – и навсегда.

Что же говорить о Михаиле Евграфовиче, человеке на поколение младше Никитенко, куда больше ценившем технический прогресс и, разумеется, быструю езду? Как забыть, например, что ещё в Вятке он разъезжал в «премиленькой пролетке», купленной «маменькой» в Москве и отправленной ему в подарок? Так что железная дорога пришла в его жизнь без каких-либо сокрушений и опасений.

Это при том, что его многолетний если не друг, то, во всяком случае, литературный соратник Некрасов отметился в этой теме стихотворением «Железная дорога» (1865), издавна включаемым во все школьные программы по литературе (недаром при первопубликации в журнале «Современник» автор сопроводил его подзаголовком: «Посвящается детям»). В отличие от большинства русских писателей и поэтов, в ту пору писавших о железной дороге в восторженно-энергическом тоне, наш конфидент музы мести и печали

представил современникам и неисчислимым поколениям российских школьников свою историю строительства дороги между Москвой и Петербургом, наименованной по понятным причинам Николаевской.

Вместо того, чтобы радостно изумляться новому техническому чуду, радикально, повторим, изменяющему вековые человеческие представления о времени и пространстве, Некрасов сосредоточивается на тяжёлых обстоятельствах строительства этой дороги (подразумевается, и других: к 1865 году, когда стихотворение было написано, общая длина российских железных дорог далеко перевалила за две тысячи вёрст, поезда ходили из Москвы в Нижний Новгород, из Петербурга в Варшаву и далее, до Вены).

Но кто будет спорить с поэтом, печальником народных тягот? Никто. Никто не попеняет Некрасову, что, изображая обстоятельства строительства, он стал говорить о тяжёлом положении рабочих. Но хотя бы ради точности в исторических знаниях надо помнить, что в действительности организация труда на этом строительстве по тем временам была вполне прогрессивной. Основные работы проводились с 1 мая по 1 ноября, то есть при благоприятной погоде; использовались так называемые «землевозные вагоны» на рельсовом ходу и конной тяге. Для механизации работ в Соединённых Штатах были закуплены четыре паровых копра и четыре паровых экскаватора на рельсовом ходу. Тем не менее поэтическое вдохновение оказалось сильнее фактов…

Но Салтыков если и был поэтом, то лишь в невозвратной юности. Его нынешний поверенный в литературе, надворный советник Н. Щедрин писал прозу, ну, в крайнем случае выражался в драматургическом роде. Именно в драматургических сценах, также входящих в «Губернские очерки», появившиеся вскоре после железнодорожных разъездов Салтыкова между Москвой и Петербургом (всего двенадцать часов!), видим знаменательный диалог.

Некто «Праздношатающийся» (этот тип навсегда полюбится писателю) заявляет, что, по его мнению, железные дороги могли бы «значительно подвинуть нашу торговлю». Но его собеседник, «важно и с расстановкой», переводит тему из прагматической в мировоззренческую плоскость: «Да-с, это точно… чугунки, можно сказать, нонче по Расеи первой сюжет-с… Осмелюсь вам доложить, ездили мы с тятенькой летось в Питер, так они до самого, то есть, Волочка молчали, а как приехали мы туда через девять-ту часов, так словно закатились смеючись. Я было к ним: Христос, мол, с вами, папынька! – так куда! “Ой, говорят, умру! эка штука: бывало, в два дни в Волочок-от не доедешь, а теперь, гляди, в девять часов, эко место уехали!” А они, смею вам объясниться, в старой вере состоят-с!»

Как видно, для Салтыкова (и его Щедрина), в отличие от Некрасова, проблема охраны труда железнодорожных строителей посредством изящной словесности не представляла значительного интереса. Другое дело – железная дорога как новая реальность российской жизни, а самое главное то, как Россия приспосабливает «под себя» эту реальность.

Сцена с Праздношатающимся, где обсуждаются преимущества и коварные стороны «чугунки», завершается его многозначительно вопросительной репликой: «С одной стороны, старая система торговли, основанная, как вы говорили сами, на мошенничестве и разных случайностях, далее идти не может; с другой стороны, устройство путей сообщения, освобождение торговли от стесняющих её ограничений, по вашим словам, неминуемо повлечёт за собой обеднение целого сословия, в руках которого находится в настоящее время вся торговля… Как согласить это? как помочь тут?»