Сальватор. Части 3, 4

Монархия его ненавидит как любого, кто справедлив и говорит правду; поэтому-то она его удалила под предлогом благодарности за его верность. Сыграли на его художественной натуре: ему предложили посольство в Риме; он не мог устоять перед притягательными руинами — и вот он посол.

Чем он занимается в Риме?

Следит за жизнью угасающего Льва XII.

Ведет переписку с г-жой Рекамье, Беатриче этого второго Данте, Леонорой этого второго поэта; готовит надгробие Пуссену: барельеф он заказал Депре, а бюст — Лемуану; в свободное время занимается раскопками в Торре-Вергата, и, разумеется, не на государственные деньги, а на свои собственные; остатки древностей, которые вы видели в его кабинете, — плоды его раскопок.

Сейчас он счастлив, словно мальчишка: накануне он выиграл в эту «лотерею мертвых», как ее называют, кусок греческого мрамора, достаточно большой, чтобы высечь из него бюст Пуссена. Как раз в эту минуту дверь в кабинет отворяется; виконт поднимает голову и спрашивает секретаря:

— Что там такое, Гаэтано?

— Ваше превосходительство! — отвечает секретарь. — Вас спрашивает французский монах: он пришел пешком из Парижа и хочет с вами поговорить, как он утверждает, о деле чрезвычайной важности.

— Монах? — удивленно переспросил посол. — А какого ордена?

— Доминиканского.

— Просите!

Он сейчас же встал из-за стола.

Как все великодушные люди, как все большие поэты, виконт с благоговением относился к святыням Церкви и ее людям.

Теперь можно было заметить, что он невысокого роста, что голова у него немного велика для его хрупкого тела и словно вросла в плечи, как у всех потомков рыцарей, подолгу не снимавших шлемы.

Когда монах появился в дверях, виконт встретил его стоя.

Оба с одного взгляда поняли, с кем они имеют дело или, говоря точнее, признали один в другом родственную душу.

Есть такая порода сердец и умов: те, кто к ней принадлежит, узнают друг друга, где бы они ни встретились; раньше они не виделись, это верно, однако не так ли и на небесах соединяются души людей, никогда не встречавшихся в жизни?

Старший из них протянул руки.

Молодой поклонился.

Затем старший почтительно произнес:

— Входите, отец мой.

Брат Доминик вошел в кабинет.

Посол взглядом приказал секретарю закрыть дверь и позаботиться о том, чтобы никто им не мешал.

Монах вынул из-за пазухи письмо и передал его г-ну де Шатобриану; тому довольно было одного взгляда: он сейчас же узнал собственный почерк.

— Мое письмо! — произнес он.

— Я не знаю никого, кто лучше мог бы меня представить вашему превосходительству, — сказал монах.

— Письмо к моему другу Вальженезу!.. Как оно попало к вам в руки, отец мой?

— Я получил его от сына господина де Вальженеза, ваше превосходительство.

— От сына? — вскричал посол. — От Конрада?

Монах кивнул.

— Несчастный юноша! — с грустью вздохнул старик. — Я знал его красивым, молодым, полным надежды: его смерть была так страшна, нелепа!

— Вы, как и все, думаете, что он умер, ваше превосходительство. Однако вам, другу его отца, я могу открыться: он не умер, он здравствует и почтительнейше вам кланяется.

Посол бросил на монаха непонимающий взгляд.

Он начинал сомневаться, в своем ли уме гость.

Монах словно угадал, что творится на душе у его собеседника.

Он грустно улыбнулся.

— Я не сумасшедший, — сказал он. — Ничего не бойтесь и ни в чем не сомневайтесь: вы, человек, посвященный во все тайны, должны знать, что действительность богаче фантазии.

— Конрад жив?

— Да.

— Чем он занимается?

— Это не моя тайна, а его, ваше превосходительство.

— Чем бы он ни занимался, это наверняка нечто значительное! Я хорошо его знал, у него великодушное сердце… Теперь расскажите, как и почему он вам передал это письмо. Чем могу вам служить? Располагайте мною.

— Ваше превосходительство предлагает мне свою помощь, даже не узнав, с кем имеет дело, даже не спросив, кто я такой!

— Вы человек! Значит, вы мой брат. Вы священник, стало быть, посланы Богом. Больше мне не нужно ничего знать.

— Зато я должен сказать вам все. Возможно, поддерживать со мной отношения небезопасно.

— Отец мой, вспомните Сида… Святой Мартин, переодевшись в лохмотья прокаженного, взывал к нему со дна рва: «Сеньор рыцарь! Сжальтесь над бедным прокаженным, свалившимся в эту яму, откуда он теперь не в силах выбраться. Подайте ему руку. Вы ничем не рискуете, ведь у вас на ней железная перчатка!» Сид спешился, подошел ко рву, снял перчатку и ответил: «С Божьей помощью я протяну тебе обнаженную руку!» И он действительно подал прокаженному руку, а тот обратился в святого и повел своего спасителя к вечной жизни. Вот вам моя рука, отец мой. Если не хотят, чтобы я рисковал, мне не говорят: «Опасность рядом!»

Монах спрятал свою руку в длинном рукаве.

— Ваше превосходительство! — предупредил он. — Я сын человека, имя которого, несомненно, дошло и до вас.

— Представьтесь.

— Я сын… Сарранти, приговоренного к смерти два месяца назад судом присяжных департамента Сены.

Посол невольно отшатнулся.

— Можно быть осужденным и оставаться невиновным, — продолжал монах.

— Кража и убийство! — пробормотал посол.