Самая черная птица

Один из них, в бархатном жилете и модном шейном платке, с золотыми цепочками, напомаженными волосами и пуговицами с филигранью, показался Эдгару знакомым.

— Откуда я вас знаю? — спросил он и сам себе ответил: — Ах да, «Томбс». А как вас зовут?

— Томми Коулман.

Поэт отвесил собеседнику полупоклон:

— Честь имею.

— Значит, вы меня знаете, приятель? — проговорил главарь банды «Сорок воришек».

И тогда Эдгар По одновременно и парадоксальным образом задумался о таких явлениях, как выдающиеся умственные способности, осторожность, скупость, скаредность, равнодушие, коварство, кровожадность, торжество, веселость, склонность к чрезмерной жестокости и сильное, крайнее отчаяние.

— Сэр, — обратился он к молодому главарю банды, — кому из нас не случалось совершать дурной поступок безо всякой на то причины — лишь потому, что этого нельзя делать? И разве не испытываем мы, вопреки здравому смыслу, постоянного искушения нарушить закон? Непостижима склонность души к самоистязанию и потребность совершить грех — смертный грех, обрекающий бессмертную сущность на столь страшное проклятие.

Бармен спросил, будет ли джентльмен что-нибудь пить. По ответил с улыбкой:

— Даже слабеющее сердце требует спиртного, — после чего мило взглянул на Томми и заказал мятный ром.

— Белое вам к лицу, — сказал главарь банды, пока они ждали выпивку, с откровенным восхищением разглядывая элегантный костюм. Поэт снова взглянул в зеркало, увидев там свое отражение рядом с группой бандитов, и, словно околдованный этой картиной, ответил:

— Да, вы правы.

Глава 71 «Прошла лихорадка, зовут ее Жизнь…» [34]

Корреспонденция из редакции «Балтимор сан».

С последней вечерней почтой.

Мы с великим сожалением сообщаем, что Эдгар А. По, эсквайр, выдающийся американский поэт, филолог и критик, умер в Балтиморе вчера утром после четырех- или пятидневной болезни. Эта новость, столь внезапная и неожиданная, доставит мучительное горе всем тем, кто чтит гений и умеет быть снисходительным к слабостям, которые часто ему сопутствуют. Поэту шел тридцать восьмой год.[35]

Некролог был помещен на первой странице каждой нью-йоркской газеты.

Главный констебль, прочитав заметку, неподвижно сидел в кресле Кольта. Ольга стояла за его спиной, прижимая газету к груди. Девушка плакала.

— Я так расстроена, мне так горько, папа, — сказала она.

— Я тоже, — ответил сыщик и взял руку дочери: она была теплой, сухой и крепкой.

Позже они сидели за столом, пили крепкий черный чай и разговаривали о смерти По, гадая, что могло с ним случиться. Раздался громкий стук медного молоточка в дверь гостиной. На пороге стояла Анна Линч, с красными глазами и следами слез на щеках. Подруги обнялись, охваченные общим горем.

— Ольга, прошу тебя, поедем со мной выразить соболезнования миссис Клемм. Я не могу найти в себе достаточно сил, чтобы отправиться туда в одиночестве.

Дочь констебля взглянула на отца, тот кивнул в знак согласия.

— Хорошо, — сказала она Анне.

Через несколько минут девушка была готова. Она еще раз спросила, уверен ли папа в том, что не хочет съездить в Фордхем вместе с ними.

Хейс ответил, что уверен, и дамы ушли.

Оставшись один, детектив вернулся в гостиную. Снова опустившись в кресло, он вернулся к мыслям о По, покинувшем этот мир.

«Не совсем дурак, — вспомнились сыщику слова писателя из „Похищенного письма“, — но ведь он поэт, а по-моему, от поэта до дурака один шаг».

Сознание главного констебля помутилось. Он впал в тревожную дрему и проснулся внезапно, от резкого стука в дверь.

На крыльце, ежась от холода, стоял посыльный. Он вручил хозяину сверток, влажный от моросящего дождя, и ушел.

Вернувшись в уютную гостиную, Хейс снял с посылки мокрую бумагу и обнаружил внутри рукопись Кольта. К ней прилагалась записка, подписанная: «По», — в которой значилось: