Самая длинная ночь

Мысли блуждали от обещанной убойщиками бутылки Бурбона к незакрытым материалам на работе, от того насколько он не хочет завтра на работу к мыслям о стоящей посреди гаража на четвереньках Олесе, наконец – от обезображенного ожогами трупа до пива, стоящего в холодильнике. Вскоре, он не выдержал и со слипающимися глазами побрел, шаркая босыми ногами по облупившейся коричневой краске пола на кухню. В холодильнике помимо пива он обнаружил еще четверть бутылки дешевого, но сердитого «Black and White», и решил, что сейчас виски подойдет ему лучше пива. Несмотря на усталость, ему хотелось выть от тоски: от одиночества, от несправедливости, от жалости к себе, с которыми он ничего не мог поделать. За грудой мышц, за бравадой слов, за щитом эгоизма и за ничего не выражающими белесо-серыми глазами, скрывался маленький скукожившийся похожий на кузнечика человечек, сидевший в экзоскелете человеческой плоти и чувствовавший себя инопланетянином в этом городе. Он прошел в ванную к единственному в квартире зеркалу. На него уставился темноволосый, короткостриженый, скуластый мужчина с бесцветными, похожими на темную линию губами, тонким искривленным в драках носом, и сетью морщин под глазами и на лбу, сами глаза были испещрены сетью красных капилляров от чего белков фактически не было видно. Для пущей брутальности, не хватало только щетины, и Остап бы хотел на маневр любимых героев детства оной обладать, но та росла клоками и не везде, от чего, если он не брился, то становился похожим на спившегося аристократа.

Допив бутылку, Остап, разумеется, не остановился, и пошел в «К&Б» возле дома, служивший маяком его спокойствия, за второй. А потом уже с бутылкой, потягивая ее из горла, и изредка запивая колой, с подключенного к телевизору компьютера он смотрел сначала винтажную порнографию, потом «Клан Сопрано», а затем и вовсе «Дневник Бриджит Джонс», под который и уснул, сидя на диване с остатками виски в руках. День подошел к концу, город засыпал.

***

Черт не торопился домой, вернее сегодня днем он там уже был, но в силу произошедших событий, усидеть на месте не мог, его разрывало на части. Внутреннее чутье, звук шагов и реакция по неведомым причинам вывело его из гаража раньше, (а ведь не зря, ох не зря!) и он лишил себя счастья наблюдать за полыхающим пожаром, который одновременно был и последним памятником для несчастной жертвы, и рождением прекрасного феникса его воспоминаний, самых трудных и сладостных воспоминаний детства.

Он фактически был опустошен, ноги не слушались, тело ныло, а беззащитная душа выла, ведь он – Черт! Трусливо сбежал, ретировался, как шелудивый хорек, застигнутый хозяевами в курятнике. Со злости он был готов начать топать руками и ногами, забиться в конвульсиях на полу, но понимал, что в баре, где он обжигал стаканчиком виски свое иссушенное горло, это было совсем не уместно. Его трясло от ненависти к себе с одной стороны, но будоражило от желания посмотреть хотя бы следы своего триумфа, подобно отцу, потерявшему своего ребенка и теперь рассматривающему лишь его фотографии в надежде все поменять. Он допил стакан виски и бросил на стол триста рублей в качестве оплаты. Сегодня все еще опасно, а вот завтра, завтра он обязательно отправится туда, где уже был, туда, на могилу своего не рожденного произведения искусства, на Восток Москвы.

***

Остап проснулся (по личному ощущению от собственного храпа) в той же позе, что и заснул, сидя на диване и запрокинув голову на его вертикальную подушку. Рот был открыт, от чего вся правая сторона нижней челюсти была в слюне. Бутылка с остатками виски, в какой-то момент, его сна, видимо, выпала из руки, и теперь с немым упреком лежала на полу в лужице собственного содержимого. Времени было половина девятого утра, и Остап понимал, что даже без учета душа, он не успеет на оперативное совещание, а в таком состоянии его и вовсе могут отправить на освидетельствование, а потом уволить с позором из органов внутренних дел. Его шея невыносимо затекла, а голова была подобна пушечному ядру, как по массе, так и по способности взорваться при ее неосторожной транспортировке. Он с трудом поднялся на ноги, поставил севший мобильный телефон на зарядку, а сам пошел в душ, где через силу около пяти минут стоял под ледяными, карающими, как меч божий, струями немилосердной воды. По выходу из душа (времени было без десяти девять), Остап включил на ноутбуке специально для таких вещей сделанную запись гула двигателя на автомобиле и, склонившись над источником звука, позвонил своему начальнику по прозвищу «МММ»:

– Максим Михайлович, я опоздаю, в пробке застрял, еду, через десять минут буду.

– Нарываешься, Сомов, я тебя прикрою, но это последний раз, и чтобы к внутренней оперативке по материалам в полдесятого, ты был, как штык, все ясно? – последние слова МММ скорее каркнул нежели сказал.