Самая длинная ночь

В и к т о р. Нет. И не видел его никто с тех пор, как поймали немцев.

П е т р о в. Та-ак… (Многозначительно посмотрел на Чеботарева.)

Ч е б о т а р е в. Этого не может быть! Я уверен, что Шукин здесь. (Виктору.) Ты в амбаре смотрел?

В и к т о р. Смотрел, Николай Иванович.

Ч е б о т а р е в. В сарае? У раненых?

В и к т о р. Везде Витька смотрел. Нет его.

Ч е б о т а р е в. Не провалился же он сквозь землю. Осмотри все еще раз. Тщательно.

Виктор убегает.

П е т р о в. Сбежал ваш Шукин. Упустили. Придется уходить. Как можно скорей.

Ч е б о т а р е в. Незачем ему убегать.

П е т р о в. Эх, Николай Иванович! Хороший вы человек. Чересчур хороший! Потому во всех склонны видеть хорошее! Нельзя так! Шукин — враг! Теперь сомнения нет, вся эта история как на ладони! Спас эсэсовцев от самосуда. Сбежал. Куда? Зачем? К ним! За ними! Звенья одной цепочки! Или вы и теперь будете утверждать, что пленные не эсэсовцы, а ангелы с крылышками?

Ч е б о т а р е в. Утверждать пока не могу… Давайте попробуем не обвинять, а защищать их.

П е т р о в. От кого?

Ч е б о т а р е в. От нас самих. Если бы они были русскими, мы бы отнеслись к ним с бо́льшим доверием?

П е т р о в. Другое дело.

Ч е б о т а р е в. Значит, мы так категорически не верим им только потому, что они немцы?

П е т р о в. Правильно делаем, что не верим! Все они одним миром мазаны! Фашисты! Теперь не сорок первый год! Теперь у нас один лозунг: смерть фашистским оккупантам!

Ч е б о т а р е в. Скажи мне, Платон, за что мы воюем?

П е т р о в. За Родину!

Ч е б о т а р е в. И все? Но ведь немцы тоже кричат: «Фатерланд!» А наши в четырнадцатом году кричали: «За царя! За отечество!»

П е т р о в. Молчите, товарищ Чеботарев! Не время сеять сомнения!

Ч е б о т а р е в. Сомнения — дорога к истине!

П е т р о в. Не имею права сомневаться. Сзади болота, спереди болота. Перережут дороги на Гнилое и Барсуки — ни один не уйдет из этой мышеловки живым. Ночь без единой звезды. В трех шагах ничего не видать. Тьма.

Входит  В и к т о р.

В и к т о р. Шукина нигде нет, Николай Иванович.

П е т р о в. Ну что? Все еще будете упорствовать?

Ч е б о т а р е в. Да, буду упорствовать!

П е т р о в. У немцев наш Шукин! Поспешил из-за пленных эсэсовцев!

Ч е б о т а р е в. Можешь идти, Виктор.

Виктор выходит в сени.

Вот что, Платон, сегодня ты доказал, что можешь быть настоящим боевым командиром. Это не все. Этого мало! Чтобы иметь право командовать людьми, нужно быть еще и настоящим человеком.

П е т р о в. Спасибо за комплимент. Критику приму к сведению. Мнение ваше уважаю. Позвольте и мне дать совет: изживайте в себе интеллигента.

Ч е б о т а р е в. Ленин был интеллигентом. Ему бы вы что посоветовали? Ночная темнота страшна, но эта… (Прикоснулся к груди Петрова) страшнее. С ней и при солнце ничего не увидишь. Прошу ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мной. Я найду Шукина. (Быстро уходит.)

Пауза. Петров складывает карту, прячет в планшет бумаги.

Входит  Е л е н а.

П е т р о в. Готовьте раненых к эвакуации.

Е л е н а. Все-таки уходим?

П е т р о в. Как только вернется разведка. Как себя чувствует лейтенант?

Е л е н а. Немного лучше. Уснул. (Выходит.)

На холодной половине вновь заиграли на губной гармошке. Петров обернулся, слушает, потом выходит в сени. При его появлении Виктор встает.

П е т р о в. Садись, Сорокин. Слушай, Сорокин, тебя как, сомнения не мучают?

В и к т о р. В каком смысле, товарищ командир?

П е т р о в. Вообще. Пытаешься мыслить?

В и к т о р. Пытаюсь, товарищ командир.

П е т р о в. Ну и какие выводы?

В и к т о р. Образования не хватает. Всего десять классов.

П е т р о в (вздохнул). Все-таки багаж…

В и к т о р. Вот войну закончим, Витька Сорокин в Москву поедет в университет поступать. Отстал, конечно, экзамены трудно будет сдавать. Но, я думаю, для тех, кто воевал, будут льготы.

П е т р о в. Тянет?

В и к т о р. Ого как! Здорово! Жить и все понимать! Ленин сказал: чтоб стать коммунистом, нужно изучить все науки, на основании которых была создана самая главная наука — коммунизм.

П е т р о в. Когда это он сказал?

В и к т о р. В двадцатом году. На Третьем съезде комсомола.

П е т р о в. Не читал… Слушай, Сорокин, как ты считаешь, есть в жизни и в природе вообще такое, что раз и навсегда? Есть?

В и к т о р. Нет, товарищ командир. Все идет, все меняется. Диалектика.

П е т р о в. Ну а практически — есть! В сутках двадцать четыре часа. Какая тут диалектика? Никаких сомнений!