Самая красивая женщина в городе и другие рассказы

- ага, ладно, это... слушай, я пьяный был. я не помню, ЧТО ИМЕННО я тебе сказал! может, правда, может, и нет! нет, я НЕ извиняюсь, я уже устал извиняться... ты - что? не будешь? ну так черт бы тебя побрал!

Генри Мэйсон бросил трубку. снова шел дождь. даже под дождем с бабами какие-то заморочки, с ними вечно...

задребезжал звонок интеркома. он снял трубку.

- к вам мистер Бёркетт, некий Джеймс Бёркетт...

- ты ему не скажешь, что рукописи уже вернули? мы отправили их почтой вчера.

весьма сожалеем и все такое.

- но он настаивает на том, чтобы поговорить с вами лично.

- и ты не можешь от него отделаться?

- нет.

- ладно, зови его сюда.

куча проклятых экстровертов. хуже, чем торговцы одеждой, чем торговцы щетками, хуже, чем...

вошел Джеймс Бёркетт.

- присаживайтесь, Джимми.

- только близкие друзья зовут меня "Джимми".

- присаживайтесь, мистер Бёркетт.

по первому же взгляду на Бёркетта можно было определить, что он ненормальный.

великая любовь к себе окутывала его неоновой краской. и ничем ее не свести.

правдой - в том числе. такие не знают, что такое правда.

- слуште, - сказал Бёркетт, прикуривая и улыбаясь вокруг своей сигареты, как темпераментная и оттяжная сучка. - как это вам мое барахло не понравилось?

серкетарша ваша говорит, вы все обратно отправили? чего это вы вздумали все обратно отправлять, а, чувак? как это - обратно отправили?

и мистер Бёркетт тут посмотрел ему в глаза, так прямо посмотрел ему в глаза, как бы упирая на то, что у него есть ДУША. ты ведь ЛЮБИШЬ то, что делаешь, а так трудно делать это, и только мистер Бёркетт этого не сознавал.

- просто там не было ничего хорошего, Бёркетт, вот и все.

Бёркетт постукал сигаретой о пепельницу - нет, он просто протаранил ею пепельницу, вбивая ее в донышко и выкручивая при этом. потом зажег еще одну и, держа перед собой спичку, еще пылавшую, проговорил:

- эй, послушай, мужик, не надо мне этого ДЕРЬМА тут вешать!

- вы кошмарно пишете, Джимми.

- я сказал, только мои ДРУЗЬЯ зовут меня "Джимми"!

- вы говенно пишете, мистер Бёркетт, по нашему мнению, конечно, и только по нашему мнению.

- слушай, чувак, я эти игры ЗНАЮ! ПОДСОСЕШЬ как надо - и тебя приняли! только ПОДСОСАТЬ надо! а я не СОСУ, чувак! моя работа одна такая!

- это уж точно, мистер Бёркетт.

- если б я был жидом, или педиком, или комми, или черномазым, то все было бы схвачено, чувак, я бы прошел.

- тут у меня вчера был черный писатель, который сказал, что если бы кожа у него была белой, он бы стал миллионером.

- ладно, а как насчет педиков?

- некоторые педики пишут довольно неплохо.

- как Жене, а?

- как Жене.

- хуй сосать надо, значит, а? я должен писать о том, как сосут хуй, а?

- я этого не говорил.

- слушай, чувак, мне только немного рекламы надо. немного рекламы - и я пойду.

народ ПОЛЮБИТ меня! им только УВИДЕТЬ надо мои вещи!

- послушайте, мистер Бёркетт, мы о деле говорим. если б мы печатали каждого писателя, кто только потребует этого, потому что у него великие вещи, долго бы мы не протянули. приходится выносить суждения. если мы слишком часто будем ошибаться, нам конец. вот так все просто. мы печатаем хорошие произведения, которые продаются, и плохие произведения, которые продаются. мы на рынке. мы не занимаемся благотворительностью и, честно говоря, нас не слишком заботит улучшение души или исправление мира.

- но мои вещи ПОЙДУТ, Генри...

- "мистер Мэйсон", пожалуйста! только мои друзья...

- вы что пытаетесь - ОБОСРАТЬ меня?

- слушайте, Бёркетт, вы настырный. настырность у вас выходит здорово. почему б вам не пойти швабрами торговать, или страховками, или чем-нибудь еще?

- а что с моими вещами не так?

- не получается быть настырным и писать одновременно. это мог только Хемингуэй, а потом даже он забыл, как писать надо.

- я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне тут говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!

- 1955.

- 1955? это в каком смысле?

- это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до сих пор играете 1955 - снова и снова.

- черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак! ничего другого нет! какого дьявола ты мне тут вешаешь?

Генри Мэйсон испустил долгий медленный вздох и откинулся на спинку. художники нестерпимо скучны. и близоруки. если у них получалось, они верили в собственное величие, сколь бы плохими они ни были. если у них не получалось, то виноват в этом кто-то другой. не потому, что у них нет таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако, на каждого Моцарта приходилось 50.000 несносных идиотов, которые, не переставая, изрыгали гниль. только самые хорошие бросали игру - вроде Рембо или Россини.

Бёркетт закурил еще одну сигарету, снова держа перед собой горящую спичку, пока говорил:

- слушайте, вы же печатаете Буковски. а он оступился. вы же знаете, что он оступился. признай это, чувак! Буковски же оступился, а? правда?

- ну, оступился.

- он пишет ГОВНО!