Самая мерзкая часть тела

А выбор был. В стеклянном корпусе, в красивом доме под сенью кедров не только чехи и венгры проживали — монголы и кубинцы, румыны, немец и даже эфиоп. Хотела бы, уговорила стальных людей, которые пасли все стадо. Простых ребят в спортивных одинаковых костюмах, неброских, зато заметных, как буйки. Они могли пустить, на три мгновенья отвернуться, но Светка выбрала другой путь. Легкий. Не стала переть грудью.

Прошла между сугробов, нырнула в сосновую чащобу. Подкралась к условно подновленной, слегка подкрашенной пятиэтажке второго корпуса. И юркнула. Пока гремели грузчики кефирными бутылками, нырнула в неохраняемый проем служебного хода. Была — и нет. Все вольты мира на шерсти черной кошки, но бестия хитра. Закрыла глазки и даже не мурлычет.

А наш земляк, он без затей. Собран и целен. Будущий чемпион, сенсация турнира, победитель, идет по коридору и ровным счетом ничего не чувствует. На сто процентов отмобилизован перед решающим, последним поединком. Толкает дверь в свою комнату, заходит в тесную и даже выключателем не успевает щелкнуть. Две теплые и мягкие ладошки из-за спины сразу ныряют в заповедник, находят петушка, а достают уже акулу. Конь позавидует. Бугай пост сдаст, коньки на гвоздь повесит и лыжи зачехлит.

Борцовский трикотаж не обманул Светлану. И интуиция не подвела. Уснула в предрассветной тишине. Лик просветленный. На сердце благодать. И юноша, конечно, прикорнул. Расслабил жилистые причиндалы большой амфибии, забылся в теплом молоке припавшей к нему девки. А через три часа тяжелый тренерский кулак пробил подъем. Сотряс филенку тонкой двери. Вскочил спортсмен.

— Всё, слышу! Слышу, батя!

В душ! Иглы холодной. Дробь горячей. Поочередно то голову подставит бедолага, то живот. И вроде бы взбодрился, освежился, но старого волчару Тихона не проведешь. Красных сосудов паутина на розовых белках и под глазами голубые тени.

— Ах ты паскуда, — ласково сказал. При всех. При пацанах. Нина Семеновна — врачиха здесь же, и Николаич — второй тренер.

— Говнюк.

Быть банкам. Быть битым старыми вьетнамками. Сейчас Тихон отделает, распишет синей резиной по белым булкам. Как салабона, последнего мальчишку, сопляка. Напрягся Жаба, набычился. А знаток спортивной педагогики, можно сказать, без пяти минут заслуженный тренер Федерации, его за хобот. Схватил железным щупальцем за нюхалку, кран перекрыл, сдавил пятак и улыбается отечески:

— Тебе сейчас его свернуть или попозже?

Как математик рассчитал. Профессор психологии. Черный и страшный Жаба вышел на ковер и все равно оказался в партере. Но тут-то и сработало. Когда почувствовал болгарин, что может взять финал чисто. В ход пошел локоть. Ничем не примечательный нос Цура, скромный, как гузка бройлера, на него в тот день смотрела вся страна. И дырявый не подвел. Тихоном измятый, скрученный, а после этого быком из Пловдива прижатый, вдавленный заподлицо, до самых гланд, сорвал все пломбы и стоп-краны в гормональной системе чушковского зверюги. Стал Жаба великаном. Трехголовым, семируким и девятихвостым. Поднял врага и шмякнул. Распластал. Через ковер, через два слоя кожи и поролона, приклеил, припаял лопатки гада прямо к полу.

Заказывали? Получите!

И всех простил. Ни злобы, ни обиды. Как заново родился. Взял Тихона и в раздевалку на руках унес. А тот бормочет, вся репа красная, в слезах:

— Ах ты сучонок, раскидай, убить тебя, ублюдка, мало…

От счастья крыша съехала у мужика. Да и у Жабы без порядка стучались шарики о ролики в башке. Зачем-то вышел без шапки, в куртенке легонькой, с медалью на крыльцо. А перед заснеженным стоит «волжанка», барская машина — два нуля семнадцать. На заднем стекле шторка. Дымок чертенком голубым играет, вьется у выхлопной трубы. Дверь приоткрылась и пальчик розовый как будто манит Жабу. Иди сюда. Цур делает два шага, дурачок, его за тонкую болонью хвать и втягивают внутрь.

Ночная свиристелка. Вчерашняя коза. Привет!

— Куда?

— Ко мне.

А утром, здрасте, папа с мамой.

— Он будет у нас жить.

Решенье окончательное. Обжалованию не подлежит.

Вот так и стал зятьком. Чуть было не лишившись фурнитуры, перил и ручек по всему периметру тела. Из боя вынырнув блестящим, гладким, как мыло или звездолет, вошел Игорь Цуркан в семью Степана Кондакова.

Кому из теста тесть, кому из глины, а Жабе за его подвиги, выносливость и несгибаемость достался золотой. Буквально. Улыбнется, заговорит, и сразу блеск. Клык справа из желтого металла. Весло однажды прилетело на рыбалке. Губа спокойно зажила, а зуб не вырос. Но деятельный Андреич не опечалился. Стал еще краше. Отправил в переплавку непарную сережку жены Веры Витальевны. Изобретатель. Все к делу приспособит. Ничего не пропадет.

И это помнил, никогда не забывал Борис Тимофеевич Владыко. Тогдашний первый секретарь Южносибирского обкома. Отец Южбасса. Неутомимый творец морей, плотин и дамб. Пример всему Союзу по части экономии энергетических ресурсов. Член ЦэКа. Вертушка в кабинете, а Степа, обычный управляющий делами, с ним на ты. Борис. Степан. Легко и запросто. На зависть окружающим.