Самая настоящая любовь. Пьесы для больших и малых

ТАТЬЯНА. Это вы зря. Из Москвы-то да сюда-то? Да я бы никогда бы! В Москве чисто, просторно, красиво, я была, мне понравилося. А тут чего? Ничего! Старики и старухи помирают, мужики пьют, бабы все в говне – со скотиной возятся, детей мало, никто рожать не хочет. А, да чего говорить! (Выпивает.)

АНАТОЛИЙ. Не ври на родину! У нас тут воздух! Экология! А мужики не больше пьют, чем везде! Вон Ермошин – так совсем не пьет.

ТАТЬЯНА. Сказал. У Ермошина инфаркт, куда ему пить?

АНАТОЛИЙ. А у Кучерёва два инфаркта – и хлещет! Но суть не в том. (Белову.) Как люди, говоришь? Не получится у тебя.

БЕЛОВ. Это почему?

АНАТОЛИЙ. А потому. Потому что человеком родиться надо!

БЕЛОВ. Ты, значит, человек, а я нет?

АНАТОЛИЙ. Ты частично. Потому что я живу, как душа велит, а ты придумываешь. Я вот выпиваю – душа велит. А ты – выпей! (Наливает стакан.)

БЕЛОВ (подходит к столу). Ну что же. И могу. (Выпивает, морщится.)

АНАТОЛИЙ (тоже выпивает, крякает). Вот тебе и разница. Я выпил, как человек, потому что захотел. А ты – потому что придумал. Не уживешься ты здесь, уезжай, не стесняй нас. А то начальству скажу, что ты у меня скрываешься, оно про тебя живо в Москву доложит. Подпольщик тоже нашелся!

БЕЛОВ. А где же традиционное русское гостеприимство?

ТАТЬЯНА. Да не слушайте вы его! Он как раз гостеприимный! К нему кто ни приди, хоть ночью, хоть когда, особенно если с бутылкой, всегда пустит! Это он так, важности на себя напускает!

АНАТОЛИЙ. А ты за меня не говори! (Белову.) Дрова прогорели, не видишь?

БЕЛОВ (открывает заслонку, всовывает в печь дрова, ворошит кочергой; задумчиво). Обидно, Анатолий. Ты ведь мою жизнь изменил. Когда ты от денег отказался, меня всего перетряхнуло. Вот, думаю, есть же люди, для них принцип дороже денег. Я фактически из-за тебя стал другим человеком.

АНАТОЛИЙ. Ну, и дурак. И я дурак.

БЕЛОВ. Вот именно.

ТАТЬЯНА. Что правда, то правда, принципов у него дополна. У него чуть что – сразу принцип. Он ведь и не работает сейчас не потому, что не хочет, а – из принципа не работает!

АНАТОЛИЙ. Ты умолкнешь когда-нибудь, дурында?

ТАТЬЯНА. А чего ты мне рот затыкаешь? Даже неудобно перед человеком. Я тебе жена все-таки, а дочери твоей мать!

АНАТОЛИЙ (встает). Так. Ну, тогда не обижайся, жена моей дочери и меня мать!

ТАТЬЯНА. Ой, господи! (Испуганно вскакивает, бежит к двери.)

АНАТОЛИЙ (успевает схватить топор и встать перед нею; замахивается). Говори: я сукина дочь и твоя живая смерть!

ТАТЬЯНА. Не скажу!

БЕЛОВ (встает между ними). Анатолий, остынь!

АНАТОЛИЙ. Уйди! Зарублю!

БЕЛОВ. Руби.

Татьяна, воспользовавшись моментом, устремляется к двери, выбегает.

АНАТОЛИЙ. Не уйдешь, зараза! (Выбегает вслед за ней.)

Просыпается и выходит, потягиваясь, из-за занавески хозяйская дочь, Маша, весьма некрасивая девушка.

МАША. Надо же так орать… Сколько время?

БЕЛОВ (озирается). Не знаю. Часов нет.

МАША. Но чего вообще? День, утро, вечер?

БЕЛОВ. Вечер. Хочешь чего-нибудь?

МАША. Сдохнуть. А ты зря тут высиживаешь, все равно найдут. Отец за бутылку проболтается. Уезжай сам – и меня с собой возьми. Удочерить не хочешь? Или любовницей меня сделай. Я молодая, горячая, хоть у кого в Шабашовке спроси. Машка супер-старт. Она же супер-финиш.

БЕЛОВ. Зачем тебе это? То есть в Москву?

МАША. А тут чего ловить? Жопа полная. Ни одного нормального парня. Так я не поняла, берешь в любовницы? (Обнимает его, заглядывает в глаза.)

БЕЛОВ. Я бы с радостью…

МАША. Ясно. (Отталкивает его, наливает самогона в стакан, выпивает.) Страшная я, так и скажи.

БЕЛОВ. Маша, ты очень…

Она с усмешкой смотрит на него.

(После паузы.) Разве дело не в этом? Я тоже с детства – урод.

МАША. У тебя миллионы.

БЕЛОВ. Теперь нет.

МАША. Поэтому ты тут со мной.

БЕЛОВ. Дело не во внешности. И не в миллионах. Покой душе нужен, равновесие. Вот что главное. Я знаю много красивых, но очень несчастных женщин. Больных и душой, и телом. А ты здоровая теперь. Радуйся.