Самая простая вещь на свете

— Ну что ты, глупенькая! — успокаивал ее Валера. — Мне, кроме тебя, никто не нужен. Ты — мой покой, ты — мое счастье.

Эту мысль Валера вкладывал в Людино сознание каждое утро до тех пор, пока Люда не начала верить, и тогда вся ее унылая фигура осветилась божественным светом любви, и, вся облитая этим нежным свечением, она шагала на работу, торжественно держа под руку свою судьбу.

При этом ей казалось, что воздух, деревья, люди вокруг нее, все должно ликовать и радоваться вместе с ней.

Иногда она внезапно останавливалась посреди улицы.

— Что случилось? — спрашивал Валера, чутко приподнимая вверх подбородок. — Почему ты остановилась?

— Мне их так жалко, — произносила Люда.

— Кого?

— Людей.

— Каких людей?

— Всех, всех людей, живущих на земле.

Она провожала печальным взглядом несущихся мимо нее прохожих с серыми угрюмыми лицами, с тяжелыми сумками, в которых они все тащили и тащили что-то по домам, и ей было ясно, что ни один из них никого не любит и их не любит никто.

— Они все такие несчастные… — бормотала она, и на глазах у нее наворачивались слезы.

— Да с чего ты взяла? — смеялся Валера. — У каждого человека есть свое маленькое счастье. У кого-то — побольше, у кого-то — поменьше.

— Нет! — возражала Люда. — Ты так говоришь потому, что ты их не видишь. Они все такие темные, да, погасшие, как покинутые дома. И все они мечтают об одном, чтобы рядом был родной человек, который их понимает. Почему, почему такая, самая простая вещь на свете ни у кого не получается?

В то время как Валера с Людой витали где-то в им одним доступных пределах, в процедурной, разложив на массажном столе обед, мечтала о самой простой вещи на свете массажистка Рая.

Ее жизнь до последнего времени складывалась ровно и отвратительно, то есть не было в этой жизни ничего, о чем она могла бы вспомнить с удовольствием.

Прежде Рая никогда об этом не задумывалась. «Ну а чего думать о какой-то ерунде, все так живут. Кто-то с семьей мучается, кто-то — без семьи. А вон Людка и вовсе как перст — сирота казанская, и ни один нормальный мужик к ней даже не приблизится!» И именно эта мысль о Людке, о ее глобальном пугающем одиночестве, как выяснилось, была спасительной.

То есть Людка служила тонкой мембраной между Раей и крайней точкой одиночества.

Людину любовь Рая восприняла как бунт на корабле, как какое-то форменное безобразие восприняла она этот смехотворный союз. От созерцания чужого счастья ее душа скукожилась, и сердце то и дело неприятно сжималось от зависти.

«Тоже мне, — с нездоровым ехидством думала Рая, — и у меня в жизни были счастливые моменты…» — после чего ее мысли начинали блуждать в воспоминаниях. Ей так хотелось нащупать нечто сопоставимое той радости, которой была разукрашена Людкина физиономия.

И однажды как результат этих усилий на поверхность ее сознания вдруг выплыл торт «Полет», который она получила пять лет назад в подарок от сотрудников. На шоколадной поверхности белым кремом было написано — «Поздравляем Раю с 30-летием». Помнится, в тот день по пути домой, поднимаясь по железнодорожной лестнице, она споткнулась и попала кулаком прямо в «Поздравляем Раю».

И получалось так, что это было самым большим потрясением в ее жизни, потому что, как ни старалась Рая вспомнить еще хоть что-нибудь, из этого ничего не получалось — торт «Полет» заслонял собой все остальные воспоминания. Видимо, это была защитная реакция организма, потому что все остальное было совсем никуда не годным.

Рая была женщиной точно такой же, как все, не хуже и не лучше. У нее было мясистое лицо с маленькими утопленными глазками и небольшим поджатым ротиком, тщательно вымазанным красной помадой. На голове огненным цветом полыхала шестимесячная завивка с отросшей на корнях сединой. Вся ее фигура могла бы аккуратно уместиться в квадрат.

Впрочем, в молодости Рая была кокетливой и заводной. Мужчинам это нравилось, и Рая думала, что надо хватать, пока не поздно. И до тридцати лет она хватала всех, кого ни попадя. К тридцати годам поток кавалеров стал истощаться, а после этой роковой даты и вовсе оскудел. Иногда ей удавалось перехватить того или иного мужичка благодаря массажу, но все эти романы мгновенно заканчивались, даже не успев начаться. Но и к этому Рая могла бы относиться по-философски, если бы не ежедневное мелькание перед ее носом этой неуемной санитарки с ее слепцом.

А Люда даже как будто похорошела за последнее время и не как будто, а точно похорошела, похудела, что ли, порозовела как-то, расправилась. И ходит теперь не как раньше, как будто мешок на себе тащит, а прямо газелью молодой скачет.

«Для кого старается, дура! Он же слепой, все равно ничего не видит. И вообще, кому он такой нужен, глаза болтаются, как на ниточках! Тьфу ты, страшно смотреть!» — и вот в этом самом пункте Раин отлаженный ход мыслей давал сбой.

Не получалось у нее додумать до конца, какой Валера никудышный. Видимо, в нем что-то такое есть, раз бабы по нему с ума сходят. И ей становилось до слез обидно, что это что-то разглядела не она, а Людка.