Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)

Но я не могу. Я не знаю, с чего начать, и, если честно, немного боюсь его реакции. Лучше я потом ему расскажу. Когда все как-нибудь решится. И, надеюсь, тогда мы сможем от души над этим посмеяться. Возможно, даже мы с Ингмаром Бергманом будем сидеть в кафе, и я скажу: а знаешь, Ингмар, три года назад, еще до того, как меня взяли в труппу, когда я только начала работать в Драмтеатре на нашем с тобой первом спектакле (подумать только, сколько постановок мы с тех пор сделали!) — знаешь, я ведь вовсе не была акробаткой. Представляешь? Ха-ха-ха, смеемся мы, вот потеха! Но сейчас я не могу никому об этом рассказать, даже Микке. Так что я просто говорю, что целый день помогала Кайсе с Вильготом.

— Какая же ты хорошая, Белла! У нее премьера на носу, а она помогает друзьям!

— Да подумаешь… немного на руках подержала…

— Ты добрая, хорошая и смешная.

Он останавливается и берет меня за плечи.

— И к тому же такая красивая!

— Да уж, прямо как Сиверт Эхольм[45]… Ты хоть помнишь, как я вообще выгляжу? Со своими волосами?

— У меня раньше никогда не было седых женщин. Ты очень красивая, Сиверт.

Он целует меня, и пара подростков, проходящих мимо, кричат:

— О, да это же тот чувак из телесериала! Ого! Этот, как его, Микке! Микке, ты чё, влюбился?

Он смеется, выпускает меня из своих объятий и машет рукой парням. Я до сих пор так и не привыкла к тому, что его узнают на улице. В основном подходят девочки-подростки, но иногда случаются и женщины в возрасте. Он вообще пользуется большой популярностью у дам преклонных лет. Мама несколько дней была сама не своя, когда мы согласились прийти к ним на ужин.

Не успеваю я поднести палец к звонку, как мама открывает дверь нараспашку.

— Добро пожаловать! Давайте я повешу, — говорит она, вешая куртку Микке на вешалку.

Рольф выглядывает из кухни в запотевших очках.

— Очень приятно. Проходите, проходите, — говорит он, моргая за запотевшими стеклами.

Мама берет Микке под руку со словами:

— Пойдемте, Микаэль, я покажу вам дом. Хотите посмотреть коллекцию троллей, которую собрала Белла?

Когда Рольф приносит горячее, настроение мое улучшается. Вообще-то все не так уж плохо. Микке рассказывает, как однажды играл грабителя банка в одном немецком фильме и в тот момент, когда он стоял на улице в ожидании команды режиссера, какой-то прохожий, приняв его за настоящего бандита, набросился на него и скрутил, а пока Микке пытался объясниться на своем ломаном немецком, члены съемочной группы так хохотали, что никто даже с места сдвинуться не мог, чтобы ему помочь. Микке все говорит и говорит, он даже умудряется втянуть Рольфа в разговор, и мама просто умирает от восторга. Я только-только начинаю расслабляться, мы сидим на диване с бокалами сангрии, как вдруг мама говорит Микке, что хочет кое-что ему показать. Она удаляется в спальню и возвращается с альбомом с газетными вырезками обо мне.

— Белла ведь у нас тоже скоро станет знаменитостью! Уж сколько ты билась, Белла, — говорит мама и садится на диван рядом с Микке.

Она показывает ему вырезку из газеты «Норлендска социалдемократен» (новости театра округа Норботтен) и телевизионную программу с тремя сериями «Сегемуру, до востребования», в которых я снялась.

— Мама, я тебя прошу, не надо это показывать, как тебе не стыдно!

— Нет, почему же, по-моему, очень забавно, — говорит Микке, внимательно разглядывая вырезку из «Хент экстра». На ней фотография с какой-то гламурной премьеры, на которую меня пригласила Кайса. Я случайно оказалась рядом с Феликсом Хернгреном[46], и нас снял какой-то левый фотограф. «Феликс с неизвестной подругой», — гласит подпись под фотографией. За всю свою жизнь я не перемолвилась с Феликсом Хернгреном ни словом.

— Но главное, вот, что я хотела вам показать, это из сегодняшней газеты, — продолжает мама, — вы видели, Микель? Девочки из салона красоты были просто потрясены, что про мою дочь пишут в «Афтонбладет». И что она работает с самим Бергманом!

Она переворачивает страницу альбома, демонстрируя большой газетный разворот, посвященный нам с Рейне. Правую половину листа занимает лицо Рейне, левую — мое. Над фотографиями большими буквами надпись: «Как две капли воды». Мама пролистывает целых четыре страницы, где рассказывается обо мне, Рейне и постановке «Двенадцатой ночи». О болезни Бергмана нигде ни слова. Видимо, администрация театра предпочитает об этом помалкивать. Всякий раз возле моего имени стоит «Изабелла Эклёф, 34 года, актриса и акробатка».