Самая страшная книга 2016

За стеклом тянулась подернутая белым тайга. Чахлый подлесок почти сразу уступал место стене из сосен и елей. Вездесущий снег скрадывал величие природы, превращая ее в выполненную масляными красками картину.

Автобус подпрыгивал на кочках, колотился, попадая в выбоины. Пассажиры хватались за поручни. Девушка с мраморной шеей разговаривала по телефону. Скоро она лишится такой роскоши. Мобильники и трасса «Амур» совместимы лишь в начале и конце пути.

Алексей прикинул шансы автобуса против непогоды и требующей капитального ремонта дороги.

«…катастрофы не прекратились – они в последнее время шли лавиной, словно наверстывая упущенное в годы стабильности»[7].

Наземный транспорт – штука ненадежная. Самолеты разбиваются реже, правда, делают это эффектней, что объясняет нешуточный ажиотаж вокруг окошка с табличкой «Страх перелетов».

Старик закрыл блокнотик и, казалось, задремал. Сидящие перед Алексеем бабули шумно обсуждали новости прессы. Забрасывали в рот по абзацу-косточке и смачно обсасывали. Шелестела газета-миска.

– Ты гляди, Олеговна, новый душегуб объявился, – причмокивая, говорила одна старушенция. – Мало их, извергов, до этого водилось.

– Черная страна, черные людишки, – кивала вторая. – Ты палец убери, не прозрачный… ага… Расследуют они, как же. Опять никого не поймают. Раздолье на Руси маньякам этим.

– Ну чего ж… Того, с пауком на руке, изловили, помнишь?

– В Златоусте?

– Ага, там.

Бабули были плотно упакованы в телогрейки и платки.

– Никитична, не мни, не прочитать… Создана следственно-оперативная группа, куда вошли следователи уголовного розыска, прокуроры-криминалисты… Создавать они умеют… Ты глянь, даже столичный специалист прикатил.

– Ой, страшно жить, Олеговна, страшно. Это ж скольких зарезал, и старых, и малых, никого не пожалел…

– Страшно, – согласилась соседка.

«В жизни есть вещи похуже смерти»[8].

Дорога преобразилась, катили без тряски и ругани, но чувство, что ухабы вернутся, не отпускало. Водитель прибавил скорость.

Тайга демонстрировала свою бескрайнюю холодность и нелюдимость. Пустынный, однообразный пейзаж. Груженный иномарками автовоз, который обошел «пазик» по левому борту, усилил ощущение безысходности – две машины, пытающиеся вырваться из ловушки. Обмануть ведущую в бесконечность трассу.

Впереди замаячил мост, перекинутый через очередной безымянный водоем. Если кто и давал им имена, то лишь дальнобойщики.

– …одно из тел обнаружили у железнодорожных путей, – продолжался сеанс чтения с комментариями. – Словно жертва пыталась…

* * *

Рубрику чернушных новостей оборвал хлопок – спонтанный и оглушительный, нагло ворвавшийся откуда-то снизу. Подкошенный неведомой силой и собственным бессилием «пазик» стал заваливаться набок; мир пошатнулся, реальность противно заскрипела под восьмицилиндровым двигателем, в районе переднего моста. По салону разлетелось матерное и пронзительное – орал водитель. Пассажиров выбросило из кресел. Кто мог, кому хватило воздуха и проворства, тоже кричали. Лопнули стекла, застонали поручни, запахло паленым.

«Пазик» скользил на левом боку дырявой посудиной, в которой катастрофа миксером перемешивала свое любимое блюдо – гибель. «Дж-ж-ж-ж-ж-ж!» – жужжал миксер, а автобус, подскакивая, катился мимо уходящей вправо дороги. Царапая промерзлую землю и срывая запорошенные листья грушанки, он влетел в угрюмую сосну.

Рука инерции швырнула пассажиров вперед; водитель пробил головой лобовое стекло и покатился по снегу, оставляя на нем красный след. Автобус, вильнув напоследок приподнявшимся задом, остановился. Конечная.

«Даже самую сильную боль можно отделить от себя самого, так, чтобы она воспринималась как нейтральное возбуждение»[9], – вспомнил Алексей и попытался, насколько это было возможным, расслабиться.

Дыхание перехватило – в живот впаялся кирзовый сапог то ли рыбака, то ли лесника в болоньевой куртке. Тот отлеживался на причитавшей «помираю, а-ай, помираю» бабульке и заторможенно вопрошал:

– За что нам это, за что-о-о?

В салоне плакали и стонали, орали и кашляли. Алексей попытался подняться, но рука, потеряв опору, поехала. Он взглянул на ладонь: грязно-бурая от чьей-то крови… или от своей?

– Ма-а-аша! Машу-у-уля! – заголосила под ухом старуха.

– Я здесь, бабушка! Я жива, жива! – пропищал детский голосок позади кучи тел, елозивших по «полу» лежащего на боку автобуса.

«Жива. Жива, но все равно, что мертва»[10].

– Успокойтесь все! Слушайте меня! – привлек к себе внимание бугай в перепачканной кожанке. Из уха мужчины капала кровь, левый глаз заплывал фиолетовым. – Автобус может взорваться… – пассажиры застонали громче, – поэтому спокойненько, не паникуя, поднимаемся, помогаем друг другу и выбираемся через эту… – Бугай уперся ногой в сиденье, вытянул вверх ручищи и заменил ими пневмопривод, – две-е-ерь.

Затем он проворно подтянулся на руках и выбрался наружу через сложившуюся «гармошкой» дверь. Ни дать ни взять ожиревший, но не утративший навык мастер спорта. Бугай улегся на автобус и погрузил голову в салон:

– Давайте-давайте, по очереди! Я буду вытягивать!