Самая страшная книга 2016

Они набросились на нее толпой. Срывали одежду и наносили удары. Она вырывалась и кричала, как могла, но цепкие одинаковые руки тянулись к ней со всех сторон. Кто-то из них раздвинул ей ноги. Спустя время она с ног до головы была покрыта кровью, грязью и спермой. Она уже не могла ни кричать, ни двигаться.

Наталья Алферова Кудеярова поляна

Высокий монах медленно шагал по неприметной лесной тропке. Но и, не будь тропки, не сбился бы с пути. Сколь здесь хожено-перехожено, захочешь – не забудешь. Отец Иона – такое имя путник получил в монастыре – остановился, тяжело опершись на посох. Присел бы на землю, да потом не встать. Ноги совсем непослушны стали. И то – сколь проклятий ему слали, пока в миру жил, видать, какое и дошло. Монах криво усмехнулся и двинулся дальше. Из кустов справа выпорхнула малая птаха, пронеслась мимо лица, чуток крылом не задела. Отец Иона отшатнулся, побледнел. По спине пробежал холодок. Вспомнился крик Дарьин: «Не будет тебе покоя ни днем ясным, ни ночью темной. Будь то птаха малая, будь то змейка серая, будь то нетопырь ночной – во всех тварях живых будешь видеть души, тобой загубленные. И за мою любовь проклят будь!»

Дарья… Убил он ее за те слова. И рука не дрогнула, и сердце не защемило. А любил ведь, до сей поры любит. Который раз в годовщину приходит помянуть. Под дубом тогда зарыл. А вина всегда терзала. Не за то, что порешил, – за то, что по-людски не похоронил. Крест бы поставить на могилку. Да раньше не сподобился, а ныне уж и не успеет. Монах точно знал – этот раз последний. Чувствовал дыхание костлявой за спиной. Близко смертушка подступила: то рукой сжимала сердце ретивое, то в спину словно кол втыкала, то ноги сковывала дыханием ледяным. За мыслями не заметил, как вышел к полянке заветной, на которой дуб рос. Остановился на краю и замер. От дуба вся в лучах солнечных шла к нему Дарья. Отец Иона сморгнул, потер рукой занывшую грудь. Нет, не она, но как похожа! Дочь? По годам мала для дочери… Внучка? А не зря ли не поверил, что от него Дарья Василиску родила, а не от мужа. Клялась-божилась – не поверил. Не захотел поверить. Жену с дочкой заиметь совсем не то, что на полянке на тайных свиданиях с милушкой любиться. Зачем ему обуза? Ему, правой руке самого Кудеяра…

Девушка наклонилась и принялась собирать ягоду в ранее не замеченный монахом берестяной туесок. На путника бросала изредка любопытные взгляды. Отец Иона добрел до дуба. Прислонился к дереву, дух перевести. Только собрался присесть, как что-то шмыгнуло в траве у самых ног. «Будь то змейка серая», – вновь мелькнуло в голове. Тряхнул поседевшими, но еще густыми кудрями, отгоняя прочь докучливую мысль. Концом посоха пошарил в траве – ничего, видать, почудилось. Тяжело опустился на землю, сел, спиной прислонившись к шершавому стволу. Вздохнул, прикрыл глаза. Эх, Дарья… Когда повязали атамана псы царевы, бежать пришлось. На полянку заветную прискакал, решился позвать с собой Дарьюшку. Думал, рада будет – сколь раз просила забрать их с дитем от мужа постылого. Куда там. Как узнала, что не охотник он, как ей думалось, а лихой человек, принялась душегубом кликать да проклятия слать. «Будь то нетопырь ночной», – резануло память. Монах почему-то увидел себя со стороны похожим широким черным одеянием на большую летучую мышь. Пробормотал: «Вот тебе и нетопырь». Вновь воспоминания захлестнули.

После того как зарыл Дарью, в бега подался. В монастырь случайно попал: скрыться, пересидеть облавы. Да так и остался. Понял, нет ему места в миру. Разбойничать – силы не те, доля крестьянская не по нутру. Хорошо, грамоту разумел. Поручил настоятель книги старинные переписывать. Догадывался старый лис, что нет покоя и смирения в душе нового монаха, да нужда была в грамотеях… Неожиданно перед глазами отца Ионы стали выплывать, сменяя друг друга, лица им убиенных. Ужаснулся числу их. Никогда не щадил ни девиц, ни стариков, ни малых детушек. А тут навалилось раскаяние глыбой каменной, на землю повалило. Краем уходящего сознания успел увидеть лик то ли Дарьи, то ли внучки и улыбнулся прощальной улыбкой.

* * *

Три века спустя…

Время двигалось к полудню. Савельич вышел из кабака и надел фуражку. Луч солнца отразился от латунной бляхи на форменном сюртуке с надписью «Лъсной сторожъ». «Не зря Санюшка начищала, – лесник усмехнулся в усы, вспоминая старательность девочки. – Вот ведь, в девичество внучка скоро войдет, а дед еще о-го-го». В хорошем настроении, раскрасневшись от выпитой чекушки, Савельич явился в свой домик на окраине леса. Санюшка обрадовалась и быстро собрала на стол.

– Маменька велела не ждать ее, – сообщила она деду, вручая ему деревянную ложку.

– Вкусные щи, – похвалил Савельич девочку.

– Деда, ты ж даже ложку еще не обмакнул, – фыркнула Санюшка.

– Ну дак по виду да по запаху, – не растерялся дед, перекрестился и приступил к трапезе. – А маменька-то где? – спросил он, доев и облизав ложку.

– Опять в Михайловку пошла, – вздохнула Санюшка.