Самая страшная книга 2017

– Конечно, Петя. Ты мне здорово подгадил своей карьеркой у врагов трудового народа. Зря… Сидел бы здесь, в усадьбе, да не рыпался. А теперь… Словом, я лично попросил товарища Петрука из Губчека не арестовывать тебя до Рождества. Под собственную ответственность.

Пока Михаил говорил, чекисты молча ели, лишь изредка поглядывая на братьев. Петр почувствовал, как что-то подкатило к горлу. Мысли улетучились из головы, и на место их пришла большая и страшная тоска. «Как же Аня теперь? Дети? Отъезд за границу?»

И тут произошло нежданное. Доселе безмолвная Маргарита встала из-за стола. Лицо ее было бледным и злым. Чертовски злым, мельком отметил Петр. Затем она заговорила:

– Ты думал, что можно взять и уехать, не попрощавшись? Думал, что все дела твои здесь окончены? Так вот знай, Петя, что именно я донесла на тебя в Чека. Тебя видели Бахметьевы. Их Жаннет встретила меня в Москве и сказала, что ты в Угличе. А дальше было просто. Я сама пошла в Чека и заявила о тебе. Я ненавижу тебя. Ты никуда не уедешь. Сдохнешь здесь вместе с твоей разлюбезной Анной и детьми.

Она говорила и говорила, все более распаляя себя. Петру была знакома эта истерия. И этот дрожащий от ненависти голос он уже слышал. Тогда, в шестнадцатом, в их маленькой съемной квартирке на Пречистенке. Когда он сказал Марго, что более им видеться нельзя…

Размышления его прервал громкий хлопок. Из головы Маргариты рывком плеснуло темно-красное, а искривленное злобой лицо вдруг удивленно застыло. Уже мертвая женщина осела на пол. На втором этаже усадьбы испуганно заплакал ребенок, но через мгновение умолк, будто кто-то зажал ему рот. «Аня, оставайся там, милая. Не вздумай спускаться», – взмолился про себя Петр, чувствуя, как слабеют колени.

– Ой, как сразу тихо и хорошо стало, – громко проговорил старший чекист, не отрываясь от жареного картофеля. Один из его товарищей хмыкнул.

– Да, мне тоже полегчало, – сыто икнув, проговорил Михаил, укладывая револьвер прямо на стол между тарелками. Его окутал едкий пороховой дым. – Аронсон, голубчик, когда ваш начхоз начнет выдавать нормальные патроны? Посмотрите на дым… это безобразие, а не патроны. Скоро оружие начнет взрываться в руках.

Петр неотрывно смотрел на труп Валецкой. «Теперь я не хочу ее, – промелькнула в его голове дурацкая мысль. – Теперь уже все». Кровь из простреленной головы стремительно растекалась под столом. Один из чекистов, негромко матернувшись, пересел на другой стул, чтобы не запачкать начищенные до блеска хромовые сапоги.

– Так, – сказал Михаил, – пока товарищи из Чека перекусывают, можешь сходить к семье и попрощаться. Считай это моим рождественским подарком. Потом ты поедешь с товарищем Аронсоном в Углич. Я переночую здесь, а утром повезу Анну и детей в Москву, к матери. Вы ведь не против, товарищ Аронсон?

Аронсон кивнул. У него было странное лицо: левый глаз его постоянно подергивался, а уголки губ были опущены книзу, от чего вид он имел обиженный и немного капризный.

– Иди, – сказал Михаил. Он пристально смотрел на брата, и от недавней его пьяной дурашливости не осталось и следа. – Иди и попрощайся. Недолго. Я надеюсь, ты не вздумаешь сбежать или, чего хуже, начать по нам стрелять?

– Нет, – ответил Петр. В горле его пересохло, однако взять со стола стакан с водой он и не подумал. – Я попрощаюсь и вернусь.

Он поднялся по лестнице, слыша за спиной негромкий разговор чекистов. Те лениво спорили, вытаскивать ли тело Марго на улицу или оставить здесь. Петру было жалко бывшую возлюбленную – даже после ее глупого предательства. «Дура, – подумал он, – что же ты наделала?» Почему-то о себе он совсем не думал.

Поездки с чекистами всегда заканчивались одинаково. Петр хорошо помнил это по Харькову, когда в конце июня тысяча девятьсот девятнадцатого вместе с передовыми частями Добровольческой армии въехал в город. В здании местного Чека даже стены коридоров были покрыты кровавыми ошметками. Отступая из города, большевики расстреляли всех заключенных – не только «контру», но и обычных городских уголовников. И тела… Они были повсюду. Прикопанные в спешке в тюремном дворе. Более тысячи гниющих трупов. Беляев ощутил в себе страшное опустошение и усталость. Шел третий год Гражданской, и Петру подумалось, что, наверное, и дезертирство его из Добровольческой армии, и нынешняя самоубийственная идея встретить Рождество в фамильном особняке есть не что иное, как дорога к Концу. Ему вдруг стало совершенно все равно, что с ним будет дальше. Лишь бы дети и Анна остались в живых. Как они будут выживать без него, он старался не думать.

Когда Петр поднялся на второй этаж, в дверь снова постучали. Затем до него долетел недовольный голос Аронсона: «Балясинов, открой дверь. Это, кажется, Гарутис с товарищами приехали». И когда Петр подошел к детской спальне, сзади хлопнул выстрел. Беляев бросился на пол. Снова раздался выстрел. Потом еще один. На втором этаже громко вскрикнули дети. Из детской выглянула заплаканная Анна. В руках у нее был кухонный нож.