Перед тем как уйти, они все же заглянули на третий этаж. Там дверных проемов не оказалось вообще. На месте дверей были лишь зияющие тьмой квадратные отверстия размером чуть больше дверного глазка, прямо в бетонной стене. Три из них дышали таким холодом, словно по ту сторону располагалась морозильная установка. А четвертая, напротив, обдавала жаром, как из печи. И оттуда слышались отдаленные гулкие звуки. Будто размеренно били чем-то невероятно тяжелым или работал гигантский пресс.
Ничего друг другу не сказав, Родион и Костя вышли из подъезда и направились в соседний. Там они не прошли дальше тамбура: проем второй двери представлял собой узкую щель возле самого пола.
Они в молчании пошли к соседней «заброшке». С тамбуром в крайнем подъезде все было нормально, но вот дальше… Дальше начиналась лестница. Ее ступени, низкие и узкие, словно рассчитанные под стопы карликов, да что там, младенцев, сотни, тысячи ступеней уходили куда-то вверх, далеко во тьму. Костя щелкал фотоаппаратом как одержимый, высвечивая чудовищный пролет между высоченных стен мертвенно-белым светом вспышки, но даже этот резкий свет не достигал его конца. Родион трогал крошечные ступени, смотрел на свои руки, пару раз сфотографировал лестницу на смартфон и убедился: техника видит то же, что его глаза. Прислушивался к себе: у него точно нет температуры, он определенно в ясном рассудке.
– Не понимаю, с виду обычное здание. Как все это в нем умещается? – прошептал Костя. – И вообще… Я не болен? Ты видишь то же, что я?
Родион молчал.
– Давай попробуем наверх подняться? – предложил Костя, включая мощный ручной фонарь. – Это ведь наверняка какой-то оптический эффект, там, наверху, просто зеркала стоят, такая огромная конструкция не влезет в трехэтажку…
– Да кто здесь, ешкин кот, будет зеркала устанавливать? – Родион сгреб Костю за толстовку и вытащил на улицу. – Значит, так. В «заброшки» без меня даже не вздумай соваться. Сначала разберемся, что тут творится.
– Но такие кадры…
– Тебе все ясно?
– Ну ясно, ясно.
Снаружи заброшенные трехэтажки выглядели обычно. Буднично. Разве что тьма в пустых окнах казалась слишком густой. Родиону вдруг подумалось, что ни вчера, ни сегодня он не видел в поселке ни одной собаки, ни одной кошки, тогда как во времена его детства живности тут держали много – считалось, что животные заранее чуют землетрясения и предупреждают хозяев. Только летали повсюду большие вороны – не серые, московские, а здешние, курильские, черные как ночь и клювастые. Их характерное карканье напоминало хриплый хохот.
По «централке» шли редкие прохожие: женщина с сумками, прихрамывающий военный, поодаль – пьяница, несмотря на летнее время, в грязном пуховике и едва ли не до глаз замотанный в драные тряпки, он шаткой походкой передвигался по обочине, то и дело заваливаясь в траву.
– Я не понимаю, как люди здесь все терпят, – задумчиво сказал Костя.
– Ты про дома эти жуткие? – мрачно спросил Родион.
– Не, дома наверняка чей-то арт-проект. Круто сделали. Я про уровень жизни в поселке.
– Эх, Костя. – Родиону много чего захотелось сказать, но он подумал и не стал распространяться. – Живут себе как живется. А единственный арт-проект, который тут возможен, – вон, – и указал на пьяницу.
Военный был уже близко, и вот к нему-то, из-за отеческой надежности униформы цвета хаки, Родион решил обратиться в первую очередь, держа наготове смартфон со снимком невероятного подъезда.
– Здравствуйте! Я из местных, но давно не был на острове. Подскажите, пожалуйста, а вот те «заброшки», у них внутри что-то странное…
Военный произнес короткое матерное слово и ускорил шаг. Родион развел руками, Костя скроил многозначительную мину в духе «а чего ты ждал». Тогда Родион решил обратиться к женщине с сумками. Та, едва услышав про «заброшки», попятилась от них, как от разносчиков опасной инфекции.
– Вам что, жить надоело? Туда нельзя ходить! Даже дети малые знают!
– Почему? Что там внутри такое?
– Откуда мне знать! – обойдя их по дуге, женщина тоже ускорила шаг.
– М-да. – Родион в замешательстве прочесал пятерней порядком отросшие волосы. Не стригся с тех пор, как… Ну да, с тех пор, как получил сообщение, что пациентка умерла.
Накрапывал дождь. На детской площадке, состоявшей из облезлой горки, кривого турника, песочницы, самодельных качелей и скамейки, вяло играли дети: девочка с уродливым родимым пятном на пол-лица раскачивалась на качелях, мальчик с перебинтованным предплечьем сидел на скамейке и смотрел. Двухлетка с непропорциональной шишковатой головой ел песок, и его никто не останавливал: молодая толстуха в бесформенном платье, видимо мать, отвернувшись, разговаривала с женщиной в открытом окне первого этажа. У женщины что-то было с правым глазом: заклеен пухлой ватной повязкой на пластыре. Обычный день поселка. Люди ко всему привыкают. Живут как живется – даже если неподалеку расщелина с ядовитыми газами, а в заброшенных домах происходит какая-то чертовщина.
Газы. Не в них ли причина? Случаются же коллективные видения…