Самая страшная книга 2020

Луч белого света разрезал темноту и заплясал между стволами деревьев. Когда старик, наконец, унял трясущиеся ладони и направил фонарь на колыбель, я смог как следует рассмотреть ее. Выточенная из светлого дерева, детская кроватка серебрилась в ночи и была абсолютно непохожа на творение человеческих рук. Старинная, резная. Местами обросшая мхом. Такая же часть тайги, как птичьи гнезда.

– Осина?

Старик кивнул.

– Верно мыслишь, начальник. Сразу видно, что на земле пожил.

Мой спутник покопался в кармане тулупа. Достал папиросу. Закурив, он сказал с некоторой опаской:

– У кого ум есть, тот с осины зыбку точить не станет. Проклятое дерево.

– В прошлый раз тоже ребенок пропал?

– Девчушка, – кивнул старик. – Как под воду.

Потоптавшись на месте, я набрался смелости и подошел ближе. Краем мизинца отодвинул ситцевый подол и осторожно, отклоняя голову назад, заглянул внутрь колыбели.

«Слава богу», – выдохнул я. Секунду назад мне казалось, будто я найду в кроватке младенческий труп. Но интуиция обманула. На дне лежала солома вперемешку с обрывками тряпок, а на подстилке – несколько детских игрушек. Вырезанный из дерева козлик и три соломенные куклы.

– Саныч.

– А?

– Кто у вас тут поделками увлекается?

– А хрен его знает, – пожал плечами старик. – Так сразу в голову и не приходит. Раньше, может, и мастерил кто, а сейчас кому нужно? Кто не спился, тот детям все, что надо, в городе купит.

– А кто спился?

– А кто спился, тому и на детей ложить.

– Логично, – кивнул я, чувствуя, как страх постепенно отступает. На его место возвращался азарт.

Обойдя колыбель по кругу, я осмотрелся. Трава вокруг не примята. Значит, кроватка висит здесь как минимум со вчерашнего дня.

– Слушай, Саныч, у тебя газета есть?

– Не-а. На кой мне в лесу газета?

– Жаль.

– Приспичило, что ли, начальник?

– Изъять ее надо. Завернуть в бумагу.

Глаза старика округлились, и он вытаращился на меня, как на лешего.

– Ты это, начальник… Ты брось.

– Чего?

– Да ничего. Не трогай ее. Ну на хрен!

– Успокойся. На ней должны быть следы.

– Ты брось, начальник…

– Нужно посмотреть отпечатки. Если нет, возьмем смывы и отправим в город, вдруг потожир стрельнет. Сам говоришь, такое уже случалось.

– Ты это! Послушай! – перебил старик. – Ты, Мишаня, дрянь эту ко мне домой не тащи! Вообще не вздумай ее трогать.

– Не фамильярничай.

– А ты все равно не тащи.

– Успокойся, говорю тебе. Это лишь чья-то больная фантазия, не больше. Мне нужно знать, чья именно.

Старик потянул меня за рукав и сказал полушепотом:

– Начальник, сам подумай. Никто из наших ребенка бы не тронул. По мелочовке у соседа подрезать – да. Морду начистить по синьке – тоже первое дело. Но чтоб ребенка? Брось, никто из местных на такое не подпишется. А кроме местных, сам знаешь, никого тут не бывает.

– Ты это к чему?

– К тому, что не найдешь ты ни хрена на чертовой зыбке. Никакого пота. Оно ведь, чтобы потеть, надо живым быть.

Я сощурился от табачного дыма и окинул старика взглядом. «Может, все-таки он?» – мелькнула мысль. Такая уж была привычка – проверять каждого, кто интересуется делом. Даже Саныч, в избушке которого я жил почти неделю, до сих пор был под подозрением.

«С другой стороны, – подумал я, – на кой черт ему сдалась бы чужая дочь?» Мысль была убедительной. Но за ней неизбежно следовала другая: «Ну хорошо, допустим. А кому вообще нужен чужой ребенок?»

Дурацкое дело. Страшное, непонятное и оттого дурацкое. В таком деле мотивов днем с огнем не сыщешь. По сути, тут и гадать особо не над чем – только коли всех подряд да жди, пока кто-нибудь не проговорится по пьянке. Этим я и занимался последние восемь дней – с момента, как приехал в Ярки с кинологом и двумя операми. Всю деревню мы допросили в первые сутки и тут же пошли по новой. Пока ребята из розыска одного за другим кололи местных, мы с кинологом заходили в каждый дом, осматривали глухую деревню сантиметр за сантиметром. Служебная овчарка, обученная на поиск трупов, откопала на свалке двух мертвых щенков и нашла в огороде дохлую мышь. На этом ее успехи закончились. Труп пропавшей девочки мы так и не отыскали.

«Дурацкое дело», – вновь подумал я, глядя на зыбку.

Все запуталось с самого начала. С первого допроса матери. По словам этой алкоголички, трехмесячная Настя пропала в ночь на субботу – прямо из колыбели. Ни следов взлома, ни чужих отпечатков в доме не было, но мать упрямо клялась, будто видела, как ее ребенка похитили. Якобы в три часа ночи она встала с кровати и услышала, как в детской кто-то быстро и неразборчиво шепчет. Потом разглядела женщину, пролетевшую по дому с младенцем в руках. Одетая в белую сорочку, гостья что-то прошептала и…

– В смысле в печку?

– Запрыгнула на нее! Стояла и смеялась мне в лицо! А потом ногами прямо туда! В огонь! Вместе с Настенькой!

Я отложил протокол.

– Миш, – позвал меня опер. – Можно тебя на пару слов?

– Скоро вернусь, – сказал я женщине и вместе с оперативником вышел во двор.

На улице было зябко. Октябрьский ветер шелестел жухлым бурьяном, качал кроны деревьев. Воздух пах сыростью и тайгой.

Мы с опером закурили. Затянувшись, мой друг произнес:

– Надо крутить.