Самая страшная книга 2020

– Иди сюда! Хорош бродить.

Старик кивнул. Затем поднял ладонь в знак того, что скоро будет, и выключил фонарь.

Не понимая, что происходит, я смотрел в черные прямоугольники стекол, и вдруг услышал в темноте быстрый топот. Кто-то пробежал по двору. Прямо под окном. На мгновение мелькнул силуэт – маленький, угловатый, словно лысая кошка.

– Ме-е-е… – раздалось блеяние с улицы.

Я вздрогнул, захотел выругаться, но не смог. Звуки замерли на губах, когда из печки вдруг донесся шепот. Быстрый, съедающий слова шепот:

– Гори, сладкая моя, гори, родная, гори, любовь моя, гори, гори…

Отшатнувшись, я схватился за угол стола и вытаращился на распахнутую дверцу поддувала.

– Гори, цветочек мой, гори, кровинушка, гори-гори-гори… – доносилось оттуда так отчетливо, словно говорившая сидела, сгорбившись, в растопленной каменке и шептала прямо в раскрытую дверцу. – Сгоришь, на небо полетишь, плясать будем, парить будем, гори, не бойся, гори, девочка, гори-гори-гори…

«Этот голос, – вспомнил я. – Тот самый».

Забыв, как дышать, я смотрел на гудевшую печь. Внутри кто-то копошился, шевелился, шептал. Так же, как и на той записи. В машине Максима.

Семь дней назад…

– Вот тут начинается. Где-то после трех часов.

Оперативник держал на коленях ноутбук и тыкал пальцем в экран. Там, словно две кардиограммы, тянулись звуковые дорожки.

– Здесь они закончили нас обсуждать и пошли спать. А вот тут мамаша снова приходит курить. Слушай.

Макс щелкнул мышкой, и из динамиков полился тихий диктофонный треск. Пару секунд ничего не было слышно, но потом на записи что-то скрипнуло – видимо, открылась дверца печи. Сквозь помехи зашипели слова:

– Гори, гори, гори, родная. Гори, сладенькая моя, гори, цветочек. Мы с тобой под звездами плясать будем, парить будем….

На заднем сиденье «Ниссана» оглушительно зашуршала куртка. Это зашевелился Эдик – второй опер, что приехал с нами в Ярки.

– Тихо ты, твою мать! – выругался я. – И так ни хрена не слышно. Громче нельзя сделать?

Макс отрицательно покачал головой.

– Это максимум. Сейчас отмотаю чуть назад.

Мы втроем замолкли и наклонились к ноутбуку. За окнами машины шумел ветер, мешая разобрать и без того спутанную речь.

– Где горит – там растет, где кричит – там живет. Гори, цветочек мой, гори, пылай, не бойся. Как сгоришь, так невестой станешь. Копытца обуешь, будешь по небу бегать…

– Охренеть у нее гуси полетели, – мрачно произнес Эдик.

– Тшш!

Из динамиков вновь раздался скрип, за ним ритмичное металлическое бряцание. Словно кто-то стучал дверцей поддувала, приоткрывая и закрывая ее. Так продолжалось около минуты. Затем все стихло.

Звуковые дорожки на экране потянулись тонкими ровными нитями.

– Дальше неинтересно, – сказал Макс, выключая запись. – Я слушал. Утром они снова начинают пить, потом приходим мы с Эдиком.

– Как думаешь, не спалили? – спросил я.

– Кого? Аппаратуру? Да не. Я ее так поставил, хрен бы они нашли. Сегодня сам с трудом вытащил.

– Узаконить сможешь?

– Что-нибудь придумаем, – кивнул опер.

Задумавшись, я приоткрыл окно и закурил, глядя в хмурое давящее небо. Мы стояли на отшибе деревни. Грунтовка здесь заканчивалась, и дальше темнела стена тайги.

Макс завел двигатель, включил обогрев. Затем спросил:

– Где колоть мамашу будем? Здесь или в город повезем?

– Не знаю… – ответил я. – Не торопись.

– В смысле? Опять не торопись? Блин, Миш, ты сам слышал… Я тебе еще вчера говорил, что у нее фляга свистит. Так и оказалось. Она, наверное, и не помнит себя, когда эту дичь несет. Ты слышал? Гори, говорит, маленькая, гори.

– Ясно тут все, – подал голос Эдик с заднего сиденья. – Сука эта дочку сожгла и с ума теперь сходит. Непонятно только, девчонка теплой была или мертвой уже. Но то, что мамаша спалила ее, – это сто процентов.

Я промолчал. Говорить не хотелось. Из-за отсутствия лучших версий слова оперов звучали логично. У меня не было аргументов против.

«Дурацкое дело, – подумал я. – Какое дурацкое…»

Докурив, я закрыл окно и посмотрел в зеркало заднего вида. Заметил взгляд Эдика. «Нехороший блеск», – мелькнула мысль. Обычно такой огонек появлялся в его глазах, когда он собирался кого-то бить. Сорокалетний опер был чересчур горячим для своего возраста – наверное, играла татарская кровь. Именно поэтому я по возможности старался работать с Максом. Он казался мне более рассудительным, хоть и был моложе нас на десяток лет.

Посмотрев на друга, я понял, что в этот раз все будет иначе. Макс хмурил брови. Очевидно, ему не терпелось допросить мамашу повторно.

«Что б вас черти разодрали, – подумал я. – Кругом одни мстители».

Я прекрасно знал, откуда в Максе взялась эта ненависть. Недавно у него родилась дочь. Дело пропавшей Насти для опера было отражением его собственных родительских кошмаров.