Самая страшная книга 2020

– Рассказывай мне, ага. Мужиков, значит, бить можно, а жену свою нет? Ага, будет он мне… Как же… Чего ты на печку все смотришь?

– Ничего. Жарко просто.

Я положил сало на хлеб и принялся жевать бутерброд. Затем спросил у старика:

– А с твоей что стало?

– Что-что. Лет десять почти, как отдыхает в могилке. – Саныч задумался на мгновение, а потом улыбнулся. – Видать, ей это… Тоже нежностей не хватило, начальник.

Он растянул рот в улыбке, обнажив желтые зубы, и засмеялся над собственной топорной шуткой. От его сиплого смеха я невольно улыбнулся. Мы выпили со стариком еще по одной. Затем перекусили немного и налили по третьей.

– А пацаны твои, смотрю, не такие благородные, – вспомнил Саныч. – Мамашу вон знатно воспитали.

– Не напоминай, – поморщился я.

– Да ладно. В больничке подлечится. Тем более, может, и за дело, кто его знает?

– Все равно. Не хочу об этом говорить. Давай лучше выпьем.

Я попытался отогнать воспоминания, но в голове сам собой всплыл тот вечер.

Это случилось на третьи сутки нашего пребывания в Ярках.

Дождь накрапывал до самого вечера, и грунтовки превратились в грязное месиво.

Еще на подходе к сельсовету я услышал стоны и знакомые голоса. В одном из окон бревенчатого здания горел свет, шторы были задернуты. Поднявшись на крыльцо, я дернул дверь несколько раз и понял, что заперто изнутри. Мобильники в Ярках почти не ловили, поэтому позвонить Максу я не мог. В итоге, пока я стоял перед закрытыми дверьми и думал, как попасть внутрь, из сельсовета вновь раздался стон, а за ним маты и грохот.

Плюнув на приличия, я выломал хлипкие петли и вошел внутрь.

Мать пропавшей Насти сидела посреди кабинета, привязанная к стулу телефонным шнуром. Левый глаз ее совершенно заплыл и напоминал надорванный вареник. По грязным следам на одежде я понял, что женщину пинали по ногам.

– Что вы, сукины дети, здесь устроили?

Эдик посмотрел на меня спокойно, даже чуть презрительно, потирая кулак.

– Работаем мы, не видно, что ли?

– Какого хрена? Я же сказал…

– Миша, – перебил меня Макс, куривший в углу, – не кипятись. Пойдем выйдем, переговорим.

Мне хотелось их пристрелить. Обоих. Выдохнув, я плюнул на пол и указал взглядом в сторону женщины.

– Бабу развяжите!

– Конечно, – кивнул опер. – Эдик, заканчивай беседу.

Тот состроил недовольную гримасу, но кивнул. Достал нож, чтобы перерезать провод.

– Пойдем, Миш. Пойдем, покурим.

Макс вывел меня за плечо из сельсовета.

– Да убери ты, на хрен, свои грабли!

– Конечно-конечно. Ты только успокойся.

Мы остановились на крыльце, спрятавшись под козырьком от надоедливого дождя. Опер достал пачку сигарет и протянул мне. Я взял одну, но прикурить не смог. Ладони дрожали.

– Держи, – Макс поднес зажженную зажигалку. – Все, Миша. Финиш. Закончили мы.

– Какого хрена вы устроили, черти? Вы думаете, если мы вместе водку пьем, я вам беспределить позволю? Думаешь, мне двести восемьдесят шестую трудно возбудить? Сука, да вы ей морду разбили! Как муженьку ее теперь объяснять будем?

– Виноват, – согласился Макс. – Не уследил за татарином, слишком в раж вошел. Но ты не кипятись, послушай. Мы ж не зря ее морщили. Созналась барышня. Можно упаковывать.

Я на секунду растерялся. Вдохнув дым, вопросительно посмотрел на опера. Тот кивнул. Затем развел руками и сжал губы, мол: «А ты как думал, следачок? Думал, мы тут яйца катаем?»

– Что она сказала? – спросил я.

– Все, как и думали. Приспала она ее ночью. Когда проснулась, испугалась – думала, что муж прибьет. Ну и сожгла, пока тот не видел. Сочинила всю эту хрень про призрака и поехала к нам, чтобы муж поверил.

– Подожди-подожди. Как она могла приспать, если девочка в колыбели спала?

– Орала та всю ночь. Вот и взяла мамаша под бок успокоить. Ну сам понимаешь… бухая…

Я отвернулся. Сделал несколько затяжек, пытаясь собрать мысли в единую картинку.

Картинка опять не сложилась.

– Хрень какая-то. А тело где?

– Сгорело, Миш. Все сгорело. Да и сам подумай, чему там гореть?

– И что ты предлагаешь? Мне сто пятую без тела в суд направлять?

– Ну чего ты как маленький, ей-богу. Тряпочку какую-нибудь в золу кинем. Мамаша скажет, что это часть пеленки. Мне тебя учить, что ли? Тем более признание есть. Сейчас мамаша Эдику явку напишет.

– Можешь явкой этой себе жопу вытереть. Или Эдику, – я выбросил бычок в грязную лужу и повернулся к оперу. – Во-первых, гений ты мой, на первом же допросе с адвокатом она скажет, что вы из нее показания выбили. И обратного ты не докажешь. Во-вторых, я должен буду провести по вам проверку. А у нее все тело в гематомах, которые три недели заживать будут. Мне этот геморрой на хрен не сдался. В-третьих…

Я замолчал, задумавшись. В голове зазвучали те слова с диктофонной записи. «Цветочек мой. Кровинушка. Сладенькая».

Опер не выдержал:

– Что – в-третьих?

– В-третьих, не верю я тебе, Макс. Думаешь, я не знаю, как все было? Вы с Эдиком пытали ее. Били. Пугали. Душили. До тех пор, пока она не сказала то, что вам понравилось. По сути, то, что вы сами ей в голову вбили. Сколько раз уже так было, напомнить?

– Миш…