Самая страшная книга 2020

Нож Саввы вошел отцу в живот и, хлюпая, пополз вверх, вспарывая грудину. Прокл ухнул, оперся на сына и ударил Савву лезвием под кадык. Они рухнули рядом. Савва умер, а Прокл, кряхтя и постанывая, сел и привалился спиною к жене.

Из Матвейки словно вырвали жилу, ноги не слушались, он сделал пару шагов, рухнул на колени и беспомощно забормотал, дурея от медного запаха пролитой крови:

– Вы… вы… вы чего наделали, сволочи?

– Тихо, – Прокл скрипнул зубами, залитый кровью с головы до ног. Своей, жены, дочери, сына. В темноте жутко белели вытаращенные глаза. – Помру вскорости я.

– И подыхай, сукин сын! – Матвейка ударил раскольника в грудь.

Прокл закашлялся густой, вязкой жижей, пустив пену по бороде.

– В Аду мы, парень. Я тебе говорил. Теперь видишь и сам. А из Ада выход един – через муки великие, паче чем Исус претерпел. Так вера наша гласит.

В Матвейкиной голове возникли образы недавнего прошлого: отец-игумен читает перед монастырской братией «Двунадесять ересей» – перечень учений еретических, после церковного раскола появившихся. Иные из них отрицали поповство и верили, что Сатана уже поработил грешную землю; потому, кроме как через муки земные, в Царство Небесное никому хода нет.

– Не вера то, ересь! – запальчиво крикнул он.

– То попы говорят, Антихристу запродавшиеся. – Прокл зажал выползающие из брюха кишки. – Только мы, дети святого Стефана Кинешемского, истину попранную храним. Обманут народишко, оттого и души заблудшие. Тьма во тьме. А свет один – страданием смыть любые грехи. Не исповедью: Богу пустые слова не нужны, Господь сына своего на пытки обрек, на искупление через смерть, так и нам завещал. Только мученику открыто Царство Небесное. Оттого и порешили семьи свои, не дали на чужбине пропасть. Стоят родные перед воротами Рая, меня дожидаются. Иду я, миленькие, иду…

– Вы же спасти их хотели! – Матвейка расплакался.

– Вот и спасли. – Прокл закрыл глаза. – От плена и бесчестья на чужбине. В смерти спасение. Милостива она. Слаще татарского рабства в тысячу раз.

– Не думал ты ни жену, ни дочь вызволять, – страшная догадка опалила Матвейку огнем. – А я уши развесил.

– Молодой ты, ума не нажил еще, – закашлялся Прокл. – Неужто верил, будто девиц красных из беды вызволим и домой привезем? Дурак. Жизнь – не сказка тебе. От татар не уйти. До засечной черты тридцать верст по голой степи. Потому дорога наша в один конец и легла.

– Меня притащили пошто? – заскулил Матвейка.

Раскольник не ответил. Тяжелая голова свалилась на плечо, ладони разжались, из широкой раны выпал ком окровавленных потрохов. Прокл умер с добродушной и умиротворенной улыбкой. Там, наверху, его ждали жена, дети, сноха и неродившийся внук.

Матвейка сидел, пялясь на остывающих в темноте мертвецов. Мысли кружили неистовый хоровод. Пришло осознание – должен был Матвейка принять гибель вместе с батюшкой Сергием, в поруганной татарами церкви. Такова Божья воля была. Ослушался Матвейка, верой был слаб, загубил вместо себя две живые души. Радовался, дурак. Только Господа не обмануть. Послал он Матвейке двух святых, а может, и ангелов, открыл, как из царства Антихриста в Царствие Небесное по лестнице мученической взойти.

– Добрый человек.

Матвейка очнулся рывком, вернулся в Ад на земле. Рядом, залитая призрачным лунным светом, сидела полонянка с распущенными, косматыми волосами. Лицо заплыло синяками, превратив глаза в узкие щелочки, свезенный нос хлюпал на середине правой щеки. Поверх голого, грязного тела накинута вшивая тряпка.

– Ребеночек у меня, Игнатушка, – с трудом шевеля расплющенными губами, сказала она, протянув воняющий падалью черный комок.

Матвейка разучился дышать. Дите давно было мертво, распухло на жаре и начало гнить. Жуткие подробности скрыла спасительная угрюмая темнота.

– Спит он, тс-с, – баба приложила палец к беззубому рту. – Давно спит, не надо будить, плохо тут. Снасилили крепко татары меня, порвали нутро, больно, моченьки нет. Смерти хотела, и услыхал Боженька молитвы мои. – Она приблизилась вплотную и горячо прошептала: – Ты убей меня, благодетель, избавь от жизни проклятой, от рабства и поругания на чужбине.

Матвейка замер. Слова застряли в горле смрадным комком. Ей не нужно было его утешение. Ни ей, ни другим. Полоняне ползли и брели к нему, заключая в круг из обреченных тел, умоляюще протянутых рук и безумных, сверкающих глаз.

– Благодетель!

– Милостивец!

– Родненький, помоги!

– Спаси за ради Христа!

– Убей!

– Освободи!

– Мы бы и сами, да грех. А товарищи твои другие, и ты другой. Не иначе, Господь вас послал. – Женщина облизнулась, показав изжеванный черный язык.