Самая страшная книга 2020

– Татары нам братья, – пояснил Михайла. – Враг у нас общий – Москва и антихрист Петрушка. Булавинский бунт не забыли? Славно погуляли тогда, покуражились, всласть перевешали царских подпевашек и холуев. А как разгромили нас, пришлось уходить с женками и детьми. Петруша, ненавистью к православной вере кипя, нас бы ни в жисть не простил. Отныне на москалей у нас ого какой зуб. В энтот раз славно русаков пощипали, долго кровью будут харкать.

Матвейку трясло. Как это, казаки вместе с нехристями татарскими на Русскую землю разбоем пришли? Истинно, еретики-раскольники, враги лютые, ненавистью и злобой кипящие. Жаль, не перебили их всех в свое время, не срубили гадине ядовитой башку.

– Ты прости меня, паря, – обратился Михайла к Матвейке. – Сгоряча саданул, не признал за свово.

Матвейка растерялся.

– Никонский выродок он, – пояснил Прокл. – С собой ведем, хотели туркам продать.

– А я и смотрю – рожа мерзкая, – Михайла замахнулся рукояткой нагайки, но не ударил. – Повезло вам с нами, татарский разъезд бы мигом в лоскуты порубал. Орда близко, три загона возле Черного ручья собрались, полтыщи татар, нас, некрасовцев, сотня, да полону несчитано. До утра будем поджидать остальных.

– Спаси Господи! До своих добрались! – Прокл, униженно кланяясь, ткнулся лицом в гриву Куприянова коня. – Уже и не чаялись.

Матвейка часто, с присвистом задышал. Сволочи! Так и знал, никаких родных они спасать не идут! Татарам продались, суки! А может, и вовсе лазутчики…

Михайла наклонился за оружием, и тут до того безучастный Савва прыгнул мягко и плавно, словно огромная кошка, выхватил из рукава нож и без замаха вонзил лезвие казаку в левый бок. Прокл резко дернул Куприяна за ногу, вырвал из седла, шмякнул о землю, вбил колено в лицо и вызверился на обмершего Матвейку:

– Коней держи, дура!

Михайла сучил ногами в расплывающейся кровавой луже, Куприяна поставили на колени, и Прокл ласково попросил:

– Отвечай, соколик, далече ли до Черного ручья, кто у вас атаман и есть ли заветное слово, чтобы разъезды пройти?

Куприян выхаркал багровые сгустки и осколки зубов и прохрипел:

– Хера я вам расскажу! Иуды, будьте вы прокляты!

– Железом надо прижечь, – задумчиво сказал Савва.

– Жги, мразь, пытай, – Куприян выкатил бешеные глаза. – Мне боль, что ласковая жена.

– Много знаешь о боли? – Савва медленно стащил кафтан. Матвейку качнуло. Спина раскольника бугрилась вздутыми синими шрамами заживших и свежих, с треснувшей коркой, сочащихся гноем рубцов. Следы плетки или бича. На груди и животе цвели кошмарные бутоны ожогов, плоть сморщилась и усохла. Глаза Саввы застыли. – Я покажу тебе настоящую боль.

Савва оказался прав: некрасовец Куприян не знал, что такое боль. Раскольники пыточное дело ведали крепко – язык предателя-казака развязался быстро. Про все рассказал Куприян: про дорогу до Черного ручья, про атамана и про слово заветное. Ничего не утаил. В неглубокой промоине на поживу стервятникам остался кусок окровавленного, скулящего мяса. Если Матвейка и раньше боялся раскольников, то теперь звериной жестокостью они внушали безысходный, панический страх. Не люди – демоны.

Раскольники взяли коней с оружием, нахлобучили на головы казацкие шапки и стали неотличимы от настоящих некрасовцев. Прокл взял Матвейку на свою лошадь, но, когда впереди показалась узкая лента степной речушки, ссадил обратно на землю.

– Лагерь должен быть скоро, дальше пехом пойдешь. Мы тебя в полон взяли, идем татарам продавать, а пленников верхом не катают за здорово живешь.

Делать нечего – поплелся Матвейка дальше пешком. Вроде недалеко осталось, а все равно обида взяла: свои-то ноги раскольники поберегли! А ну как не две версты впереди, а поболе? Солнце поднялось высоко, и Матвейка взмок от пота. Давно не мытое тело отчаянно чесалось, ноги немилосердно ныли. Казацкие кони под Саввой и Проклом недобро косились и тихонько похрапывали, то ли чуя на спинах чужаков, то ли потешаясь над ним, пешим.

По пути отец и сын думали, как пробраться в лагерь. Поначалу решили отвлечь татар огнем: подпалить степь да пробраться к пленникам, пока в лагере будет царить неразбериха. Но от этой затеи пришлось отказаться – ветер дул со стороны лагеря и меняться не желал. Тут как бы самим не сгореть! А Матвейка снова почувствовал, как у него затряслись руки, сердце заколотило о ребра, и чем ближе был татарский стан – тем сильнее. Вдруг раскусят их татары да порубят на куски? Или того хуже – схватят и бросят к остальным? Что тогда?

– Пришли, – прервал мысли возглас Прокла. – Вон он, лагерь, – в излучине.

Матвейка пригляделся. Издали стойбище Орды угадывалось по огням походных костров, слившихся в дымное зарево. Когда подошли ближе, Матвейка расслышал приглушенный шум множества голосов, смешанных с конским ржанием, бряканьем железа и мычанием коров. Хотя день подходил к концу, в лагере царило оживление. Между раскинутых шатров туда-сюда сновали фигурки, таскавшие к центру лагеря бревна и вязанки хвороста. Бил барабан, протяжно выла зурна. От костров одуряюще тянуло вареным мясом.