Оборачиваюсь – Темчик не успокоился, несмотря на Машкино вмешательство. Едва мы отошли – взялся отнимать что-то у мелкого Кирюхи, Кирюха заорал что было мочи. Они у нас сейчас плачут и кричат, только если что-то отнять – боли-то не чувствуют. А Темчик, вырвав игрушку – теперь я вижу, что это жестяное ведерко, – принялся колотить Кирилла по всему, что подвернется. По лицу, по рукам, по ребрам… Жестоко, исступленно, словно и не маленький ребенок.
Мы бросились обратно. Дверь напротив распахнулась, примчались воспитательница Нина Николаевна и психолог, похожие на космонавтов в своих защитных костюмах, и мы все принялись растаскивать детей. Аккуратно растаскивать, чтобы ненароком кому-нибудь что-нибудь не повредить.
Вскоре Кирюха уже сопел на руках у прибежавшей матери, а Темчик исподлобья кидал на нас мрачные взгляды из угла, где над ним ворковала психолог. Видал он все ее воркования… А ведь он как звереныш, подумала я. Звереныш, который рос, зная только побои и предательства, и сам не научился ничему другому. Мать бросила его, мы – ему чужие, а этим теткам в защитных шлемах он тем более не верит. И не поверит никогда, потому что они тоже чужие и им на него плевать. Он для них – подопытная крыска, материал для диссертации, и, пусть ему пять лет, он это прекрасно чувствует. Все мы тут чувствуем, кто мы для них на самом деле.
Психолог взяла Темчика за руку и повела куда-то. Он шел вроде бы покорно, но продолжал зыркать вокруг, и мне на мгновение стало не по себе.
Висок постепенно отпустило, но остались слабость и легкий озноб. Простыла я, что ли? Да откуда простуде взяться в нашем-то стерильном аду?..
– Ты чего за голову держишься? – с подозрением спросила подруга. – Смотри, так кое-что начинается, потом скажу…
– Да ничего, просто кольнуло… Где там дети-то наши, им на процедуры пора!