Человечек обернулся. Кожа на его затылке и шее собралась влажными складками. Маленькое личико с провалом на месте носа сморщилось в оскале. Рот – ровная прорезь от уха до уха – был полон мелких игольчатых зубов. Рыбьи глаза не выражали ничего.
Старуха проснулась, когда крохотные пальчики впились в ее шею. Наверное, собиралась вскрикнуть, но не успела: вытянутая голова существа закупорила распахнутый рот. Потом толкнулась дальше. Глубже.
Людмила окаменела.
С трудом втягивая воздух в легкие, сминаемые разбушевавшимся сердцем, она продолжала держаться за дверной косяк и молча следила за происходящим. Поймала безумный взгляд выпученных глаз свекрови. Та что-то мычала и сучила ногами, запутавшимися в одеяле. Она пыталась схватить человечка-слизняка, но кисти в извилистых венах то и дело соскальзывали, будто она пыталась удержать в руках влажный кусок мыла.
Нужно было что-то сделать. Закричать. Разбудить Леню. Позвонить куда-нибудь.
Вместо этого Людмила продолжала стоять и смотреть, обездвиженная, как в ночном кошмаре. Без своего парика, помады и вычурных украшений свекровь была обыкновенной старухой. Слабой и беспомощной. Умирающей.
Вспыхнувшая в голове мысль прозвучала так ясно, словно говоривший стоял за спиной. Внутри у Людмилы что-то дрогнуло.
Людмиле показалось, что ее огрели кнутом. Подхватившись с места, она бросилась к постели свекрови и вцепилась в извивающийся розовый хвост.
Он действительно напоминал мокрое мыло: склизкий, прохладный. Пришлось упереться одной рукой в плечо старухи, но пальцы все равно скользили, не в силах удержать отчаянно дергающийся отросток.
Несмотря на все усилия Людмилы, человечек-слизняк продолжал ввинчиваться внутрь. Шея старухи распухла вдвое, глаза почти вылезли из орбит, а он заползал все глубже и глубже.
Людмила крутанула кистью, обмотав хвост вокруг запястья, и рванула в обратную сторону. Страшно захрипев, свекровь вдруг подалась следом и вцепилась в нее скрюченными пальцами, едва не разодрав кожу до крови. Это было стократ хуже той склизкой мерзости, которую Людмила сжимала в руке.
Тонко вскрикнув, она отпрянула назад.
Остаток хвоста, яростно извиваясь, исчез во рту у старухи.
Наутро после поминок Людмила проснулась позже обычного. Стоило ей открыть глаза, как сердце тут же тревожно пустилось в пляс.
Сегодня. Она расскажет ему сегодня.
Держать это в тайне Людмила больше не могла. Она и так слишком долго тянула!
Надо было рассказать все сразу, но… Чертова старуха! Если бы она не умерла, все было бы по-другому!
Той ночью Людмила попросту испугалась. Испугалась и убежала. Закрылась в своей комнате, как поступала всегда при любых неприятностях, и просидела там до утра, не в силах ни выйти, ни хотя бы взглянуть на то, что творится с ее собственным телом.
А с рассветом в ее голове зазвучал все тот же неприятный голосок.
Что ей оставалось делать? Ждать и надеяться, что все обойдется само? Людмила поступала так всю жизнь, и что получила в итоге? Неоперабельная грыжа, прогрессирующее ожирение, севшая на шею свекровь… Свекровь, которая только что умерла!
Пронзенная внезапной догадкой, Людмила наконец зашевелилась.
Прокравшись мимо спящего Лени (когда он громко всхрапнул и перевернулся во сне, сердце пропустило удар), она снова вошла в комнату старухи. Подошла к ее постели. Свекровь, землисто-бледная и обмякшая как тряпичная кукла, больше не дышала. Вытаращенные глаза поблекли и смотрели в никуда. К счастью, шея приняла нормальные размеры.
Людмила зажала рот рукой, подавив то ли смешок, то ли всхлип.
Так же тихо вернувшись к себе, она принялась перерывать комнату в поисках подходящего муляжа для грыжи. Она решила во что бы то ни стало сохранить в тайне весь этот ужас. В конце концов, старуха могла умереть от чего угодно.