Самая страшная книга 2021

Пелагея Никитична часто сопровождала супруга на охоте, одеваясь для этого в мужское платье. Илью Николаевича подобное непотребство, казалось, не волновало вовсе. Вот и сегодня она щеголяла в волчьем полушубке и синих суконных шароварах, заправленных в высокие сапоги. Из приличествующего даме на ней был только шерстяной красный платок.

– Мое почтение, сударыня, – поклонился Сорокин. – Добро пожаловать!

– Здравствуйте, Алексей Максимович. Рада видеть вас в добром здравии.

– Ну, показывай-рассказывай! – Комаровский, пропустив любезности, сразу перешел к делу. – Что тут у тебя стряслось?

– Да сами, пожалуй, видите, – усмехнувшись, Сорокин обвел рукой замерзшую, недвижную деревню вокруг. – Оставили меня мужички. И скотину увели, и собак, и кур даже.

– Эдак-то они далеко не уйдут. Тем более зимой. Нагоним! – отмахнулся Комаровский. – Не изволь сомневаться, Алексей Максимыч, вернем и научим их уму-разуму.

– Вот здесь и загвоздка, – сказал Сорокин. – Такая загвоздка, что не объяснить. Только показать могу. – Он на мгновение замялся, потом мотнул головой в сторону дома старосты Кузовлева. – Прошу за мной.

У крыльца ждал Егорыч. Красное лицо старика было насуплено и сурово. Он не одобрял, ох как не одобрял решение своего барина обратиться за помощью и советом к соседям. По мнению приказчика, хоть Сорокин его и не спрашивал, следовало послать весть о случившемся в епархию и ждать оттуда ответа, а до той поры хранить все в тайне. Кузовлевскую избу надлежало заново освятить, запереть, заколотить окна, трижды обойти посолонь с иконами и молитвами, затем сжечь, а пожарище засыпать солью. У старика не имелось никаких сомнений насчет того, кто сотворил чудо, ждущее их внутри. Недаром он захватил с собой молитвенник.

– Здесь жил староста, – сказал Сорокин, поднимаясь по ступеням. – Иван Кузовлев. Толковый мужик, деловитый и надежный. Никогда прежде не подводил ни меня, ни отца, царствие ему небесное.

– Разбаловали вы их, Алексей Максимович, – сказала Комаровская, поднимаясь следом. – Отвыкли они у вас от страха Божьего, вот и вздумали, будто сами себе хозяева.

– Может быть, и так, – сказал Сорокин, открывая тяжелую дверь. Он провел гостей через сени в горницу – большую и светлую, но совершенно пустую. Здесь не осталось ни единого следа человеческого пребывания: ни икон, ни ложек, ни чугунков, ни тряпок. Даже пол был подозрительно чист, и единственные следы на нем принадлежали Сорокину.

Дом уже давно не топился, а потому бревенчатые стены горницы успели покрыться инеем. Но в бледном свете, льющемся из окон, под слоем инея можно было различить надписи, окружающие красный угол и дальнюю дверь, закрытую почему-то на задвижку. Кривые, разлапистые буквы, старательно выведенные углем, складывались в странные слова, каких прежде Комаровскому видеть не приходилось. Прищурившись, он попытался прочесть хоть что-то, но смысл написанного ускользал от него.

– Пустое, – сказал Сорокин. – Тут полная тарабарщина, ничего не разобрать. Егорыч вон считает, что это заклинания.

– Конечно, заклинания, барин! – с жаром согласился старик. – А как же иначе?! С дьявольских слов записанные. Явился нечистый ночью к какому греховоднику и нашептал на ухо.

– Ясно. – Сорокин с усмешкой перевел взгляд на Комаровских. – Я тут позавчера целый день просидел, все надеялся разобрать надписи. Безуспешно. Это не похоже ни на один известный мне язык.

– О, узнаю Алексея Максимовича! – фыркнула Комаровская. – У него сотня душ сгинула, а он каракули на стенах читает.

– Мало ли у мужиков странностей? – подхватил Комаровский. – Может, они и в самом деле это намеренно сочинили, чтобы тебя, дружище, отвлечь от погони?

– Сомневаюсь, – сказал Сорокин. – Сейчас поймете, почему.

Он шагнул к запертой на задвижку двери в дальней стене горницы. В шестистенке она могла вести как в соседнюю комнату, так и в крытый заулок между двумя срубами. Загадочные надписи окружали ее со всех сторон, красовались даже на досках пола, но на самой двери не было ни одной буквы – как, впрочем, и инея.

Комаровский ощутимо напрягся, весь подобрался, словно готовясь к схватке. Ему явно было не по себе здесь, в этой полутемной, промерзшей комнате с низким потолком и стенами, покрытыми знаками чужого безумия. Жена его, напротив, излучала холодное спокойствие. Разве могли крестьяне, пусть даже исчезнувшие и оставившие после себя загадочные надписи, заинтересовать ее?

Распахнув дверь, Сорокин зажмурился от света.

– Quelle merde! – воскликнул Комаровский.

Дверь открывалась на залитый жарким летним солнцем склон. Покрытый густым цветущим разнотравьем, он сползал к неширокой речке, за которой высился сос новый бор. А над бором вздымалось безоблачное ошеломительно-синее небо. Дверь открывалась в лето.