Самая страшная книга 2021

Он держался на насквозь проржавевшей цепи, перехваченный ею у горловины, и был наполнен чем-то массивным, но не слишком тяжелым. На одном боку мешка, поверх плесени, виднелись пятна засохшего птичьего помета, к другому прилипла сосновая ветка, а верхнюю часть, у горловины, сплошняком покрывала пожелтевшая хвоя. Он болтался здесь уже давно.

Подойдя, Комаровский ткнул мешок дулом винтовки. Тот качнулся в сторону, скрежетнув цепью. Что-то сместилось внутри с едва различимым шорохом.

– Охотничьи припасы? – спросил Сорокин. – Подвесили и забыли?

– Может быть, – сказал Архип. – Но лучше не проверять, ваше благородие.

– Слишком большой, – задумчиво сказала Комаров-ская. – Слишком большой для припасов.

– Да уж. Туда, поди, цельный олень влезет, ежели без рогов.

Больше никто к мешку не притронулся. Они пошли дальше, мягко ступая по плотному ковру палой хвои. В кронах над ними пели птицы, и солнце, начавшее клониться к горизонту, нежно гладило янтарную кору сосен. Легкий ветерок скользил меж деревьев, холодил кожу под мокрой одеждой. Комаровский принялся насвистывать, но жена оборвала его. Вскоре после этого, обходя заросший орляком овраг, они наткнулись на еще один мешок.

Этот сохранился гораздо хуже. Дно прогнило, и из внушительной прорехи наружу торчала кость, длинная, коричнево-желтая, тоже облепленная давнишней хвоей.

– Не трогайте его, барин, – попросил жалобно Егорыч, но Комаровский, словно завороженный, медленно протянул ружье и качнул мешок из стороны в сторону. Кость сорвалась, упала в траву. Под сукном что-то сдвинулось с легким деревянным перестуком, и в прореху выглянул череп – человеческий череп, столь же грязно-желтый, с отсутствующей нижней челюстью, с глазницами, забитыми сосновыми иголками.

– Вот же ж дьявол, – сказал Комаровский, не отрывая взгляда от жуткой находки. – Puree de nous autres…

Некоторое время все молчали. Егорыч снова крестился, и Сорокин почувствовал, как разгорается в сердце глухая нелепая злоба на чересчур уж набожного наивного старика, просмотревшего и побег крестьян, и появление чудесной двери, но не сумевшего убедить господ в ту дверь не соваться. А что, если он действительно заодно с беглецами? Что, если все это – ловушка, в которую их заманивает притворяющийся простачком приказчик? Неужели возможно подобное? Сорокин знал Егорыча всю жизнь – тот служил еще у его отца и проводил немало времени с молодым барчонком, обучая того премудростям ведения хозяйства.

– Пожалуй, все-таки Америка, – сказал наконец Комаровский. – Индейцы ведь могут такое сотворить, как думаешь, Алексей Максимыч?

– Да откуда ж мне знать?

– Ну-ка! – Комаровский с усилием ткнул стволом в дно мешка. – Сейчас посмотрим, что там за дикарь спрятался.

– Илья Николаевич, отец родной! – взвыл Архип. – Не губи, не трожь ты покойника!

– Ну-ка! – повторил Комаровский, не обращая на крепостного никакого внимания и продолжая все более остервенело лупить ружьем по мешку. – Вылазь, скотина!

Жена наблюдала за ним, закусив губу. Лицо ее было белее снега. Сорокин едва поборол желание отвернуться.

Комаровский преуспел. После очередного тычка ветхая ткань разошлась с жалобным шорохом, кости посыпались на землю вместе с лохмотьями какого-то истлевшего тряпья: ребра, позвонки, лопатки, мелкие фаланги пальцев и извитая громада таза, похожая на диковинную диадему. Нижняя челюсть тоже была здесь. Архип отшатнулся, закрыв лицо ладонями. Егорыч ахнул и зажмурился.

– Тоже мне, – скривился Комаровский. – Можно подумать, мощей прежде не видали.

– Видывали, барин, – прошептал Егорыч, не открывая глаз. – Да только тут иное…

– Иное? Что ты болтаешь?

– Крест, барин, – прошептал приказчик. Он опустился на колени, вслепую пошарил среди костей и действительно выудил из кучи большой медный криновидный крест на медной же цепочке, позеленевший от времени.

– Это Кузовлева, старосты, – сказал он, протягивая находку Сорокину. – Все время с ним ходил, носил поверх рубахи, красовался.

Сорокин взял крест, повертел в пальцах:

– Такой зеленый и носил?

– Нет, – Егорыч помотал головой, поднялся, опираясь о ствол сосны и избегая смотреть вниз. – У него он блестящий был, начищенный.

– Ну ведь не успел бы позеленеть за неделю.

– Не знаю, барин, успел бы или нет, а только таких крестов я больше ни у кого не встречал. Это он, видит Бог!

Сорокин бросил крест обратно, вытер ладони о рубаху, устало вздохнул. Комаровский посмотрел на него растерянно, словно только что очнувшись от тяжелого сна:

– Идем?

– Я иду, – сказал Сорокин, сам удивляясь собственным словам. – Что-то стряслось с моими мужиками по эту сторону двери, и мне нужно выяснить что. Вас не держу, разумеется. Только оставьте платок развеваться над дверью, чтоб путь назад сумел я отыскать.

– Что-то ты стихами заговорил, брат, – сказал Комаровский. – Прямо ямбом. Давай-ка без ямба, а? Мы тебя одного тут не бросим.

– Помилуй, Илья Николаевич, никак невозможно. Подумай о Пелагее Никитичне…

– Еще чего! – воскликнула Комаровская. – Пелагея Никитична сама о себе подумает. И ей кажется, что возвращаться сейчас глупо.

– Почему?