Самая страшная книга 2022

Он подходил к колоннаде центрального входа Дома творчества и больше всего на свете боялся, что его сейчас не пустят. В таком случае он решил сразу идти в милицию, и будь что будет. Пусть родители ужасаются. Пусть его накажут. Пусть даже в колонию… или в тринадцать еще не отправляют в колонию? Антон точно не знал. Пусть.

Однако его пропустили. За столом на входе сидел тот же самый, добродушного вида охранник, что пропустил Антона с Игнатом в первый раз, когда они пришли шпионить за Сашей и когда Игнат пошутил про батик. На сей раз охранник даже не спросил, куда и зачем Антон направляется. Только сказал:

— Там сейчас проходит новогодний утренник для неблагополучных детей. Ты если встретишь кого-то из них — угости конфетой. Не пожалей, ладно? У тебя ведь наверняка конфеты с собой есть.

Антон удивился — у него действительно были конфеты: в рюкзаке с субботы так и лежал сладкий подарок, забытый из-за всех переживаний. Он ничего не сказал охраннику, только кивнул и поскорее проскочил мимо. Побоялся дальнейших вопросов. Или того, что охранник, явно наблюдательный, что-нибудь прочтет по его лицу.

В большом коридоре было очень тихо. Не доносилось ни музыки, ни голосов. «Утренник для неблагополучных детей». Вообще-то обычно говорят — «для детей из неблагополучных семей». Наверное, утренник уже закончился. И хорошо. Антону вовсе не хотелось сейчас наткнуться на каких-нибудь задиристых пацанов.

Поворот, несколько ступеней вниз. За стеклами бального зала было сумрачно, будто там задернуты шторы. Точно — утренник закончился. Вот и прекрасно. Антон потянул на себя дверь и проскользнул внутрь.

Штор на окнах не было, но на улице за какие-то пять минут, пока Антон раздевался, сдавал куртку в гардероб и шел сюда, стало очень пасмурно. За большими стеклами простиралось равномерно-серое, мглистое небо. И что-то не так было с елкой. Почему-то она тоже была сплошь серая, будто пыльная. Подойдя ближе, Антон понял, в чем дело: с ели осыпались все иголки, остались лишь тонкие серые ветки, на которых по-прежнему висели игрушки, они отчего-то слегка покачивались и мягко мерцали в сумеречном свете. Антон принялся медленно обходить елку по кругу. Что тут произошло? Забыли закрыть окна, и елка померзла, как цветы на подоконниках? Но ведь елки растут в лесу и не боятся холода. Тогда почему же…

Антон вздрогнул: из-за елки вышла девочка. Еще полминуты назад, он точно знал: в зале никого не было, да и за лысой елью трудно спрятаться. Девочка оказалась младше него, тощенькая и очень плохо одетая, буквально в какие-то расползающиеся обноски, а самое главное — половина головы у нее представляла собой глубокую вмятину. Будто разбили круглую вазу и часть стенки провалилась внутрь. На сколах виднелось что-то черное, давно засохшее.

— Привет, — тихо сказала девочка. — Меня зовут Полина. А тебя как?

— А… а… Антон, — выговорил он с нескольких попыток. — С т-тобой… что случилось?

— Меня украл один дядька и держал в подвале. Привязал к трубе и играл со мной во всякие мерзкие игры. А потом я попыталась сбежать, и он стал бить меня по голове ломом.

Антон с трудом оторвал взгляд от вмятины, полуприкрытой спутанными волосами, и посмотрел на голые ноги девочки — костлявые, в темных потеках.

— М-можно, я пойду дальше? — заикаясь спросил он. Очень, очень хотелось убежать. Развернуться и выбежать из зала. Но — вторник. Четвертые сутки. Надо пройти бальный зал насквозь.

— А ты разве не будешь водить с нами хоровод? — спросила девочка. Зубы у нее были желтые и очень длинные. И острые. Явно острые.

— Но… — Антон попятился. Из-за полупрозрачной ели — ведь только что там никого не было! — стали выходить другие дети. В основном маленькие и тощие. Некоторые — очень маленькие. Как куклы. Как младенцы. Крохотные ходячие младенцы. Особенно Антона поразило одно существо — его не получалось даже назвать человеком — совсем крошечное, все покрытое слоистыми струпьями обгоревшей кожи, без глаз, вообще без лица. Но зубы были — крошечные и острые.

— Меня никак не зовут, — едва слышно прошептало оно. — Мне не успели дать имя. Меня сожгли в печке, едва я родился. У моей мамы было трое детей, и она не хотела еще одного.

— Меня зовут Аня, — сказала девочка со страшно обваренным лицом и слепыми белыми, будто сваренные вкрутую яйца, глазами без век. — Я забыла помыть посуду, и мой пьяный отчим засунул меня головой в большую кастрюлю с кипятком.

— Меня зовут Тима, — сказал мальчик с засохшими рублеными ранами по всему телу. — Меня затащили в машину двое мужиков и увезли в домик лесника. Там они издевались надо мной, а потом забили лопатами.

Из-за елки выходили все новые и новые дети — обгоревшие, изувеченные, с отрубленными конечностями, с выколотыми глазами. Похищенные. Заморенные голодом в подвалах. Убитые собственными родителями. И больше всего происходящего Антон сейчас боялся, что в следующий миг увидит, как из-за мертвой серой ели выходит Саша.