Он отполз подальше от чердачного окна, в которое так ловко нырнул, оттолкнув ногой приставную лестницу. Прислушался, сидя в сумраке на досках. Снаружи слышался хруст снега, тяжелое дыхание преследователя. Шаги остановились, и с улицы послышался веселый голос:
— Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать!
Снег захрустел снова, шаги удалились. Ванька остался в тишине, с гулким биением собственного сердца и частым дыханием. Слух обострился, он слышал далекое карканье вороны в лесу, даже мышиный шорох где-то под досками. Тело, разгоряченное бегом, теперь медленно остывало, и под одежду потихоньку пробирался холод. «А может, выпустить его, упыря этого? — пронзила его злая и отчаянная мысль. — Пусть он дядю Гену заест, а после его можно снова в доме закрыть, как баба Шура делала».
Где-то внизу раздался скрежет, потом громкий треск. Мальчик испуганно вскрикнул и тут же зажал рот ладошкой. Скрипнули доски под тяжелой поступью. Ванька огляделся по сторонам, ища спасения. Тусклый свет едва обозначал горы сена, припасенного дедом Степой когда-то давно для жившей у него раньше скотины. Под коньком крыши были положены жерди от ската до ската, на которых тоже лежало сено. К этим старым запасам вела небольшая лестница, приставленная к балке. Не раздумывая ни секунды больше, мальчик мышью метнулся к лестнице и взвился по ней наверх. Ступени сердито взвизгнули под ним, но выдержали вес детского тела. Колкое, пропитанное давней пылью сено обволокло его. Пыль забила ноздри и рот, защекотала в горле, в носу. Ванька прижал ладонь ко рту, боясь расчихаться и выдать себя. Он замер, прислушиваясь к поступи того, кто расхаживал внизу по избе деда Степана. Шаги остановились ненадолго, потом снова что-то заскрипело, заохало, звук приблизился. Крышка чердачного люка откинулась, грохнула о пол, поднимая клубы слежавшейся пыли. Ванька вздрогнул всем телом и тут же вцепился в балку руками, боясь свалиться вниз, прямо в лапы голодуши.
— Ку-ку, Ванек! — сказал Геннадий, заглядывая на чердак. — Куда спрятался-то?
Ванька зажмурился, он слышал гулкий частый стук своего сердца и был уверен, голодуша тоже его слышит. Шорох шагов стал ближе и вдруг замер.
— Ишь ты, куда забрался! — хохотнул Геннадий. — Слезай давай, побалакаем.
Ванька приоткрыл веки, встретился со взглядом мужчины. Его глаза хищно поблескивали.
— Говорят тебе, слезай, не дури! Ты ж пацан умный, должен понимать, что твоей бабке осталось уже немного. Не сегодня завтра сама бы окочурилась. А мы с тобой мужики, нам мяса надо. Правильно я говорю?
Ванька замотал головой, глотая слезы.
— Ну, как знаешь, — хмыкнул Геннадий. — Сам тебя стащу, но тогда и разговор другой будет.
Он схватился за перекладины лестницы и полез вверх. Ванька сжался, пополз от балки вглубь, на жерди, протестующе прогнувшиеся под его весом.
— Иди сюда, малец! — Мужчина протянул руку и попытался ухватить мальчика. — Не дури!
Старое дерево громко скрипнуло, как будто вскрикнуло от боли, и сломалось с треском. Геннадий обрушился со ступенек вниз. Выругался и сплюнул на пол.
— Ну и сиди, дурик! Все равно долго не протянешь. Замерзнешь и сам свалишься.
Он поднялся с пола и пошел прочь. Ванька вытянул голову вверх, настороженно наблюдая за его перемещениями. Геннадий дошел до чердачного люка и стал спускаться вниз.
Его окружили сумрак и тишина. Голодуша ушел, стихли тяжелые шаги, и Ванька остался один. Он оторвал от балки одну руку и подышал на нее, чтобы согреть. Кисти уже сильно озябли, хотелось спрятать их куда-нибудь, но он боялся, что не удержится и свалится. От озябших рук холод медленно растекался по телу, Ванька чувствовал мелкую дрожь, волнами прокатывающуюся по спине и ногам. Холод побеждал, медленно, неотвратимо. Гулял сквозняками по чердаку, шевелил лежащие на полу сухие травинки. Шелестел, вздыхал. Убаюкивал. Веки отяжелели, норовили сомкнуться, держать глаза открытыми было все сложнее. В какой-то момент мальчик моргнул и не смог снова поднять веки. Почувствовал, что проваливается, падает, падает… Вздрогнул и все же открыл глаза. Мир покачнулся, встал на место. Ванька попробовал пошевелиться. Тело нехотя подчинилось. Еще чуть-чуть, понял он, и я не смогу слезть отсюда, так и замерзну, как курица на насесте.
Осторожно, покряхтывая как старичок, Ванька сполз по сломанной лестнице вниз. Встал, снова чутко прислушиваясь к звукам вокруг. В доме старика Бабурина висела безмятежная тишина. Мальчик приблизился к люку, глянул в него, все еще ожидая подвоха, не дождался и тихонько спустился вниз. Остановился возле лестницы в нерешительности, оглядываясь и размышляя, что ему делать дальше. У дальней стены на лавке высился бугорок, укрытый сверху белой тканью: дед Степан покоился под своим погребальным саваном. Края ткани свисали до самого пола, сквозняк, втекающий в распахнутую дверь вместе с тусклым зимним светом, тихонько шевелил их.