Самая страшная книга 2022

На брелоке выгравирован треугольник, украшенный затейливым узором, этот же знак и на двери нашей с братом Пустельгой комнаты. Я отпираю дверь и оказываюсь в непривычной роскоши: дощатые стены украшены коврами, на полу разбросаны медвежьи шкуры, широкую двуспальную кровать покрывает щедрая россыпь шелковых подушек. В шаге от кровати дверь в смежную комнатку, должно быть уборную или кладовую. Что ж, пан Корбутович действительно очень хочет спасти свою душу, раз уж оставил ночевать монахов в своем лучшем номере.

Это недоступное благо — уснуть без одежды, чтобы тело дышало; хотелось бы сбросить с себя промасленную робу, но тогда я останусь беззащитным. Уже нет нужды бороться с усталостью, и я одетый падаю на мягкий матрац, полностью отдаюсь во власть сонной неге. Однако же поспать так и не удается; кто-то уверенно отворяет дверь смежной комнаты…

Я переворачиваюсь на спину и вжимаюсь в изголовье кровати. Кровь стучит в ушах, тело готово к бою; но это проститутка, всего лишь проститутка… Белокурая и полногрудая женщина тоскливой увядающей красоты. Она громко смеется, запрокидывая голову назад, и я замечаю, что в глубине рта у нее не хватает зубов.

— Утехи входят в стоимость номера, — говорит проститутка, ослабляя пояс на халате; наружу вываливаются тяжелые груди с синюшными прожилками вен.

— Уходи, я монах.

— Монах, х-ха, — проститутка снова смеется. — Что ж, я всегда мечтала отведать невинного отрока, и я уверена — тебе понравится!

Она надвигается стремительно; я не успеваю спрыгнуть с кровати, и распутница оказывается сверху. Она крупнее меня и, стало быть, тяжелее.

— Посмотрим, что монашек утаил от всех женщин мира, т-а-а-к.

Зачем-то разрешаю ей сунуть руку под робу — в мое исподнее, улыбка сползает с лица распутной бабы, когда вместо твердого и жилистого уда она обнаруживает пустые, истерзанные чресла. Она еще раз проводит руками по шрамам и взвизгивает. Видит Бог: мне бы очень хотелось, чтобы она исполнила свой долг, а я — как мужчина — свой. Но я не мужчина, я — Пустельга. Эта мысль распаляет пламя ненависти в сердце: убей, переродись и вознесись!

Наступает время расплаты: высвободив ногу из-под тяжелой туши, я решительно бью пяткой в лицо, шлюха взвизгивает и валится на пол. Я вскидываю руку, стилет из рукавной петли удобно падает в ладонь. Моя сладостница трясущейся рукой пытается остановить носовое кровотечение.

— Я… Откуда могла знать, что ты из лжеиноков? Обычно монахи не отказывают, вот и я подумала… Прости, пожалуйста, лучше уходи. Не тронь и уходи, клянусь, я никому ничего не скажу. Я… Кхя…

Удар стилета заставляет ее поперхнуться словами. Проститутка, распластавшись по полу, громко булькает, из ее горла толчками вырывается кровь. Она едва слышно хрипит, что-то беззвучно шепчет, глядя мне в глаза. Кашлянув напоследок разок-другой, она переворачивается на бок и умирает.

Я уже собираюсь уходить, но спиной чувствую чей-то взгляд. Оборачиваюсь, через приоткрытую дверь вижу, что смежная комната — небольшая каморка с двумя кроватями и крошечным столом. На пороге стоит девочка, на вид пять-шесть лет, белокурая и зеленоглазая; она могла бы выглядеть милой, если бы не большой нос-картошка — совсем как у матери.

— Тише, — говорю я вкрадчиво. — Тише, дитя Божие.

Девочка округлившимися от страха глазами смотрит сначала на мертвую мать, затем на меня, затем переводит взгляд на стилет в моей руке. Ее глаза наполняются слезами, уголки рта ползут вниз, вот-вот разрыдается.

Нас отделяет несколько шагов, слишком далеко, чтобы ударить вовремя. «Мама, — вырывается надсадный крик. — Мамочка! Убили, убили!» Ребенок продолжает истошно орать, хлопает дверью, щелкает пружина замка. Дергаю ручку: закрыто.

Внизу начинается переполох, я слышу звук падающих стульев и бьющейся посуды. Брат Пустельга…

Из тайных ножен, вшитых в подкладку рукава, я достаю кинжал: им можно резать и рубить, а не только колоть. Держа перед собой клинки, решительно иду вперед; годы тренировок прошли недаром — поступь мою не могут выдать даже скрипучие доски, но что мне она теперь?

Из-за запертых дверей слышится возня, громкие вздохи и стоны. Тихо радуюсь, что переполох внизу не испугал клиентов продажных девок: с суматохой всегда хуже.

Мне удается ударить первым: понтигал, поднимавшийся по лестнице, получает удар стилетом в сердце. Я ловко подсекаю раненого врага, и он падает на товарища, бредущего следом. Два толстомясых здоровяка кубарем катятся с лестницы. Один понтигал заменяет троих солдат? Ха! Ложь, как и всё вокруг.

Пока мои визави, мертвый и живой, катятся вниз, я решаю сбежать по перилам, но это оказывается огромной ошибкой: древком бог весть откуда взявшегося протазана меня подсекают, и я лечу вниз. Целых девять футов разделяли меня и пол, девять футов до боли. Удар выбивает из легких весь воздух, стилет и кинжал улетают в неизвестность. Осознание собственной беспомощности взбадривает не хуже ведра ледяной воды: я безоружен, лежу спиной кверху.