Самая страшная книга 2022

Что-то сухое и острое царапнуло ему ладонь — и он, рефлекторно сжав ее, поднес это к глазам. Еще колоски. Остюг — или устюг — он так и не знал, как они правильно называются. Мягкие и плотные весной, к августу они становились колючими и рассыпались от малейшего шлепка. Собаки, что жили у родителей Олега, приносили эти устюги на себе с пустыря за домами, и родители каждый вечер заставляли сына проверять и вычесывать жесткую шерсть. Конечно, он ленился. Конечно, за это в итоге поплатились псы. Овчар начал хромать, припадать на правую лапу, грустно скулить и отказываться от еды. Грешили на занозу, на разбитое стекло, но только когда лапу разбарабанило вдвое, а при каждом шаге из-под пальцев пса сочился желтоватый вонючий гной — только тогда они обратились к ветеринару. Лапу спасли — хоть и распахали до плеча. Ветеринар потом показывал эту дрянь — маленькое зернышко колоска с усиками, гладкое в одну сторону, шершавое — в другую. Овчар так и хромал до конца жизни. А вот дворянина не спасли. Пес долго мучился — молча, отворачивая голову с крупными, с горошину, слезами на глазах. Из-за густой, свалявшейся шерсти не было видно раздутое — сплошной нарыв — брюхо. Врач сказал — зернышко попало в половой орган, когда пес бегал по траве, — и затем пошло по мочеточнику, царапая и раздирая нежную слизистую. С тех пор Олег никогда не бегал голышом в траве.

Ему вдруг стало странно холодно. Зеленый свет вокруг него сгустился и начал оседать — как туман, как мокрая занавеска. Он опустил глаза — он был голым. Вот только что — в джинсах и футболке, а теперь голый, как из бани. Даже кожа была такой же — красной и распаренной, с белесой коркой на пятках. Она чуть колыхалась, шла волнами — будто под ней было что-то живое. Живое и беспокойное, рвущееся на волю. Трава вокруг Олега одобрительно кивала в ритм этому колыханию. Ему не было больно, нет — лишь легкий зуд разрастался под кожей, перетекая в томительно-острое жжение.

Как только он подумал о зуде и жжении — зачесалась голова. Он коснулся рукой волос — и они опали ему в ладонь, как старая иссохшая шерсть. Зуд усилился, что-то рвалось наружу — из головы, из груди, из живота. Кожа трепетала — словно под ней пробегали насекомые. И словно их усики медленно прорастали из пор. Он попытался ухватить это «что-то» — но коротко стриженные ногти соскальзывали.

Зеленый свет густел вокруг него, превращаясь в желе. Запах свежего мяса стал плотным и тягучим, он вбивался в легкие при каждом вдохе. Кожа уже не зудела — она сокращалась в мелких, частых, мучительных судорогах.

То, что двигалось за ним, было уже рядом. Олег мог разглядеть серую кучу, которая хрипела, сипела, булькала и плевалась. Ее плотно обволакивала вонь тухлого мяса. А он был в доспехах из аромата свежего.

— Кто ты? — спросил он, удивляясь своей смелости.

— Ф-ф-ф… — простонала куча.

— Кто ты? — повторил он.

То, что двигалось, содрогнулось в пароксизмах рвоты.

— Кто… — начал он.

И тут его челюсть распахнулась. Раззявилась — как у старой деревянной игрушки-щелкунчика. Хрустнули связки, лопнули мышцы — и из его горла к небу рванул огромный мясистый подсолнух.

Олег упал на спину, прямо в море травы и мха.

Подсолнух покачивался над ним — и птицы клевали его семена, осыпая Олега влажной сырой трухой. То, что двигалось за ним, подползло совсем близко, окутав зловонием тухлятины.

— Ф-ф-фдр… — просипело оно. — Н-н-н-н-н-н-нт…. Гр-р-р-р-ргр…

Оно припало к губам Олега и стало пить его слюну. Пить с жадностью, взахлеб, прокусывая губы и язык, мешая слюну с кровью. Пить и пить…

А потом Олег проснулся.

1941

В дебри Митя действительно их завел. Но не сразу. Сначала они пошли по дороге — должна же она куда-то вести? Например, в деревню. Но очень скоро наткнулись на первый перекресток. Указатели на нем были вырваны из земли, таблички выгнуты и искорежены. «Неужели, чтобы врага запутать? — догадался Митя. — Вот это тактика!» Но они-то врагами не были, а вот запутаться — запутались.

Жара не спадала, хотя верхушки деревьев позади них уже цеплялись за солнце, словно пытаясь забросить его за зеленый забор, как за волейбольную сетку.

Из-за этого забора стали теперь все чаще появляться, сыто урча, самолеты — всегда парами, пролетали над головами и исчезали, и если бы не приглушенный грохот, доносившийся с той стороны, и легкая дрожь земли, и тающие в небе дымные борозды, — можно было бы списать все на пару гигантских стрекоз, тихо-мирно промчавшихся по своим делам. Но из-за этих стрекоз Митя решил, что им лучше свернуть в лес.

Хотелось пить. Олег все время жевал что-то зеленое — то пучок травы, то листья с кустов. Рот его стал зеленым — светло-зеленые губы, вокруг которых он размазывал грязно-зеленые потеки. Один раз они набрели на ручеек и упали в него, жадно глотая воду вместе с лесным сором — хвойными иголками, кусочками коры и бересты, с жуками, с землей, — лишь бы разлепить ссохшиеся кишки, смочить пустыню, в которую превратились их внутренности. Хотелось пить носом, ушами, глазами — лишь бы влага проникала в тело — любым путем.