Самая страшная книга 2023

Виталик разжимает пальцы, и шприц падает из мертвой руки на пол. Там его и найдут когда-нибудь. Если найдут. Если крысы куда-нибудь не закатят: такие подвалы без крыс не бывают.

– Пошли! – окликает меня Виталик.

Мы оставляем Юльку в ее склепе и идем к выходу. Луч фонаря выхватывает из тьмы запыленную паутину и плесень на стенах. Что-то шуршит в углу и шарахается прочь – точно, крысы. Пытаюсь вспомнить сроки скелетирования трупа – бесполезно. А ведь судебку я сдал на пять. Ну да, сдал и забыл, как многое другое…

Перчатки Виталик снимает только в машине. Я смотрю на его пальцы с коротко подстриженными ногтями хирурга и думаю, что, оказывается, никогда его раньше не знал. Ближайший друг, знакомый с юности…

– Слушай, Витас, я тебя боюсь, – вырывается у меня.

– Я сам себя теперь боюсь, – глухо отзывается Виталик.

– Что ты ей вкатил?

– Наркоту – дешевую, но модную. Это был передоз, понятно?

– Так дорожек на руках нет.

– Когда ее найдут, этого будет не разобрать. А в тканях вещество обнаружат. С первого раза «золотой укол» тоже бывает. Думаю, глубоко копать никто не будет.

– Ну, ты даешь…

– А что, садиться, что ли, из-за этой твари? Мне еще на памятник зарабатывать.

– С Куй-бабой тоже разобраться надо.

– Надо. Мы сейчас к ней и заедем. Дезинфекцию проведем… – От смешка Виталика мне делается страшно.

Витас всегда был хозяйственным и запасливым. Вот и сейчас в багажнике обнаруживаются две канистры бензина и монтировка. От меня проку мало. Все, что я могу – держать фонарь. Обеими руками, всеми шестью пальцами.

Когда Виталик выламывает решетку на окне и разбивает монтировкой стекло, я покрываюсь гусиной кожей. Что там, в бывшей дворницкой? Как с этим справиться?

– Свети! – командует Виталик.

В луче фонаря видна пустая комнатка. На дощатом полу валяется мусор, по углам лежат клубы пыли. Штукатурка потрескалась, на ней проступают пятна плесени.

Никого и ничего. И ужаса, который накрывает как волна, с головой, тоже нет.

– Подвинься!

Виталик выплескивает в окно бензин, обливает им стену, пятится с канистрой в руках из-под арки на улицу. За ним тянется бензиновая дорожка.

– Витас, похоже, ее здесь нет.

– А мне похер. Если есть хоть какой-то шанс ее угробить, надо им воспользоваться. Думаешь эта, как ее…

– Юлька.

– Юлька, Джулька, Хренюлька – думаешь, она одна такая?

– Нет, конечно. Но кто сейчас про Куй-бабу знает?

– Эта узнала, значит, и другие узнать могут. Свети давай! Еще полканистры надо внутри оставить.

– Может, лучше целую, для верности?

– Нет, целая просто гореть будет, а половинка рванет как бомба и остаток бензина расплещет, так что гореть будет мощно. Хорошо продезинфицирует…

Щелчок зажигалки – и на асфальте высвечивается огненная дорожка. Мы бросаемся бежать. Хлопает дверца машины, и Виталик газует так, словно за нами гонится сам дьявол.

Дома я появляюсь только на следующий день, отмытый и переодетый в чистое, но запах бензина и подвальная вонь сидят где-то в глотке. Тай вылизывается на подоконнике. Он милостиво позволяет себя погладить, и я ловлю себя на мысли, что завидую ему.

В дверь стучат. Открываю и натыкаюсь на пристальный взгляд Нины Ивановны.

– Все новости только про пожар. Это вы устроили, Сергей? С этим вашим другом, да?

Я молчу и смотрю ей в переносицу.

– Дурачки, – неожиданно говорит старуха, и в голосе ее нет ни осуждения, ни злости. – Молодые дурачки. Вы бы хоть спросили сначала. Нельзя Куй-бабу убить. Неживое не умирает.

– А что теперь с ней будет? – слова с трудом протискиваются сквозь пересохшее горло.

– Где-нибудь объявится, – пожимает плечами старуха. – На чердаке каком-нибудь, в подвале… Что такое, Сережа, вам плохо?

– Мне давно плохо, Нина Ивановна. – Я показываю ей ладони с культями пальцев. – И хорошо уже не будет.

Она проводит рукой по щеке, словно поправляя локон, которого нет.

– Что делать, Сережа. Жить все равно надо.

Старуха поворачивается, чтобы уйти, и я спрашиваю:

– А как ее находят, Куй-бабу?

– Не знаю, Сережа. Может, случайно. Кто-то почувствует, что она рядом, а потом сообразит, как с ней разговаривать. Один убежит со страху, другой убежит, да потом вернется, а третий сразу сторгуется и доволен будет. Сам не знаешь, чего от себя ожидать, пока с таким не столкнешься.

Она уходит, растворяется в полутьме коридора. Еле слышно захлопывается дверь.

Вечером звонит Виталик.

– Серый, я сегодня не приеду. Хочется одному побыть.

– Идет.

Я тоже хочу побыть один. Точнее – без Виталика. Слишком много я о нем узнал, да и о себе тоже. Сейчас мне лучше одному.

Ночью Тай укладывается ко мне на грудь и мурлычет. Такого не было с тех пор, как от меня ушла Таня, но засыпаю я все равно с трудом. Снятся мне то кровавые следы на больничном линолеуме, то нераспакованная детская кроватка в квартире Виталика, то яростно потрясающий жалом скорпион, вытатуированный на белой шее, то крысы, которые объедают уши, щеки и нос на трупе девчонки.

Я просыпаюсь, как от толчка, вижу два красных глаза, горящие надо мной в темноте, и давлюсь собственным воплем.

Тай соскакивает на пол и уходит. Даже кончик его хвоста выражает неодобрение.