Самая страшная книга 2023

Ежегодный майский субботник удался на славу. Выложенная брусчаткой аллея в обрамлении ровных зеленых деревьев выглядела почти празднично. В солнечном свете сияли побеленные стволики, чернела перекопанная земля. Женя уходил последним, по пути собирая оставленные инструменты и редкий мусор.

– Дяденька… – послышалось ему. Он огляделся – никого. Лишь два ряда молодых ухоженных ясеней.

– Дяденька… – Он едва не подпрыгнул. Но вокруг никого не было. Лишь трепетал сочной листвой ближайший ясень. Тот самый, с желтым шарфиком. Шарфика, правда, уже не было. После устроенной безумцем бойни он, забрызганный кровью и мозгами, выглядел просто ужасно. Кто-то снял его и выкинул. Но Женя помнил, где он висел. Вот здесь – он протянул руку и коснулся стволика. Ветви качнулись навстречу и обхватили его запястье. Невольно Женя присел рядом. Он помнил, что именно это деревце сажала та несчастная женщина из его подъезда. Наталья… Она еще так трепетно за ним ухаживала…

Листва колыхалась перед его лицом, сливаясь в сплошной зеленый полог. Наверное, теперь он должен ухаживать за деревцем?

– Ты чего-то хочешь? – завороженно глядя в трепещущую перед лицом зеленую тьму, прошептал он.

– Хочу, – прошелестело в ответ. – Вы защитите меня, если кто-то захочет сделать мне больно?

Олег Савощик. Санта Муэрте

Всему лучшему во мне я обязан смерти.

Мексиканская пословица

Директор тюрьмы долго сомневается, морщит лоб и что-то бормочет себе в усы, раз за разом вчитываясь в мои документы. Наверное, пытается понять, каким чертом сюда занесло русского. Наконец, махнув рукой, подписывает разрешение.

Меня ведут по мрачным коридорам через несколько контрольно-пропускных пунктов, где дежурят молчаливые охранники. Дальше еще один коридор, и я иду уже один вдоль стены с веселенькими рисунками: Кот в сапогах, Губка Боб, Тимон и Пумба, желтенький цыпленок, чье имя я уже не помню, и другие мультяшки. Картинки повесили здесь по просьбе заключенных, чтобы малыши не так боялись навещать отцов. Но я пролетел десять тысяч километров за человеком, к которому лучше вообще не подпускать детей.

Коридор заканчивается дверью, за ней – внутренний двор, где растет невысокая трава и редкие деревья. Вокруг четырехметровые стены с двумя рядами колючей проволоки. Нам разрешили поговорить здесь, на воздухе и без камер видеонаблюдения.

Он ждет меня на одной из длинных скамеек, его руки скованы наручниками за спиной, но по здоровяку не видно, чтобы он испытывал из-за этого какие-то неудобства. Когда я подхожу, глуповатая ухмылка появляется на его лице. Стоит мне вспомнить о его преступлениях – и не получается выдавить улыбку в ответ.

Фабио по кличке Эль-Флако, что переводится как «Тощий», с любопытством смотрит на меня. Насмешка, а не прозвище для двухметрового широкоплечего метиса, майка на котором вот-вот, кажется, разойдется по швам.

Он рано остался без родителей, его воспитала бабушка, которая не смогла уберечь внука от первого срока. В то время Фабио было пятнадцать, и именно тогда, в камере, он познакомился с человеком из картеля. Сейчас Тощий уже третий раз за решеткой, и засел он, судя по всему, на этот раз надолго; уже завтра суд пересмотрит его первоначальный срок в десять лет. Фабио теперь грозит пожизненное.

– О чем будем говорить? – спрашивает он, кусая губы.

– О вас, конечно. – Сажусь на скамейку в полутора метрах от заключенного, как требовал того начальник охраны. – В первую очередь я пишу о людях.

– National Geographic теперь пишет об убийцах?

Его испанский непривычно слышать после быстроговорящих мексиканцев, он растягивает каждое слово, фальшиво, будто слабенький актер из любительского драмкружка.

Достаю диктофон, включаю и показываю Тощему. Кладу на скамейку между нами. Говорю:

– В первую очередь меня интересует ваша связь с Белой Девочкой. – Ухмылка Фабио после моих слов становится шире. – С той, кого называют Санта Муэрте.

* * *

Мой проводник Хосе вполне прилично говорил на английском, что оказалось весьма кстати – при первом визите в Мексику я слегка переоценил свой испанский.

Помню, какое впечатление тогда на меня произвел Чимальхуакан, как резко он контрастировал со столицей и со всем остальным цивилизованным миром. Самый бедный район Мехико – пусть и считается отдельным городом, но уже давно слился с быстрорастущим мегаполисом – круто взбирался на гору.

Мы шли вдоль вонючего канала с мутной, почти черной водой, и мои кроссовки уже через несколько минут покрылись мелкой рыжеватой пылью, которая была здесь везде и поднималась от каждого неосторожного шага. Дороги в Чимульхуакане только грунтовые, ни кусочка асфальта даже на центральной улице.

Серые безликие лачуги и хлам во дворах наводили на мысль о мире, пережившем атомную бомбардировку. Над головой от хижины к хижине тянулись, переплетаясь, провода, где-то сушилось на веревке белье. Тут и там рычали двигатели водовозов. Хосе объяснил, что с электричеством здесь все в порядке, а вот водопровод есть далеко не у всех.