Самая страшная книга 2024

Вдруг наверху – на их третьем этаже – колыхнулась занавеска в кухне, и Гендос украдкой шагнул под дерево: быть увиденным Валеркой или, того хуже, Надькой ему сейчас хотелось меньше всего. Дерево, сухая долговязая береза, вблизи оказалось жухлым и трухлявым: весь ствол испещрен дорожками жуков-короедов. У подоконника первого этажа – на уровне глаз – что-то болталось. Сперва Гендос подумал, что это Валеркин шарик – сдулся, да и сполз на два этажа ниже. Но в окне напротив загорелся свет, и Гендос опознал полиэтиленовый пакетик, а в нем малюсенькую, как у лего-человечка, ручку и вытянутую яйцеобразную головку с темными креветочными глазами. Горячая кислятина подкатила к горлу, наполнила рот привкусом недавно съеденного рыночного беляша. Мозг отказывался опознавать в бесформенной дряни несостоявшееся человеческое существо, искал объяснения: обман зрения, какой-нибудь анчоус или та же креветка. Гендос даже моргнул пару раз, но пакость никуда не исчезла – в полиэтилене, аккуратно подвешенный за нитку, как чайный пакетик, на ветке болтался человеческий эмбрион.

«Да уж, иногда лучше не знать, что у бабы на уме», – подумал он невпопад.

Торчать на улице расхотелось.

Надька, заметив, что Гендос не в духе, не стала доставать расспросами. А вот Алле Константиновне чувство такта было несвойственно: телефон запиликал ровно в девять.

– Ну здравствуй, альфонс. Зарядку, я гляжу, нашел. А как поиски работы?

– Ищу, Алла Константиновна! – отрапортовал Гендос.

– Слыхала я, как ты ищешь. Мне сегодня из трех мест уже позвонили, сказали, уголовник какой-то трется – не по моей ли части.

– Ищущий да обрящет, как говорится.

– Ты бы, Арзамасов, не затягивал. А то я сама затяну. Сам знаешь что и сам знаешь где, усек? Не выёживайся, иди на комбинат – там всегда люди нужны. Даже такие, как ты.

– Спасибо, я уж сам, гражданин начальник.

– Сам так сам. Гляди, часики тикают.

Не попрощавшись, Алла Константиновна отключилась. Если и оставались у Гендоса еще какие-то крохи душевных сил, то теперь он был выхолощен полностью. Была б водка – нажрался бы, но в холодильнике обнаружились только Валеркины творожки и кастрюля супу. Спать легли молча, Гендос к Надьке даже приставать не стал. Сон тоже не шел: в кромешной тьме он терял ощущение самого себя – того и гляди потеряешь концентрацию и растворишься в ней, как в чернильной кислоте. Сказывалась зоновская привычка засыпать при свете неусыпной лампочки над дверью.

«Ночник куплю. С первой же зарплаты», – подумал он. Покряхтев, пошел курить на кухню. За окном корчились тени, мигал фонарь. На ветке – прям напротив подоконника – что-то болталось. Маленькое, пожухшее, похожее на давно высохший до белизны чайный пакетик.

«Уж это точно воздушный шарик», – решил для себя Гендос и не стал вглядываться.

* * *

Отпущенная ему неделя подходила к концу. На работу не брали – хоть кувыркайся, хоть чечетку пляши. Правдами и неправдами уговаривал Гендос пергидрольных теток, расписывал, какой он швец, и жнец, и сам себе отец, если надо. Ни в какую: везде указывали на дверь. Очередной – последний за день – отказ он получил в местечковом автосервисе. Насмешливо корчилась воздушная кукла, принимавшая похабные и нелепые позы по воле ветра, – бледно-желтая, тощая и безликая.

«И здесь это!» – горько усмехнулся Гендос. Ужасно хотелось курить, но пагубная привычка слишком быстро расходовала стремительно тающую наличность; сгорая от стыда, уже приходилось пару раз залезать в Надькину сумку. Хоть бы не заметила.

Домой Гендос вернулся в прескверном настроении; кнопочная «звонилка» ощущалась в кармане вредным ядовитым насекомым – уснувшим до поры до времени, но рано или поздно оно проснется, завибрирует, чтобы ужалить прямо в ушную раковину мерзким «Арзама-а-асов!». В квартиру он вошел до того загруженный, что не сразу заметил: что-то не так. Вроде и ждал на столе горячий суп с фрикадельками, вроде и Валерка прилежно что-то черкал в альбоме, развалившись на полу, но ощущалось в воздухе некое электричество. Надька сидела почему-то в уличной одежде, хотя раньше всегда переодевалась в домашнее; на приветствие Гендоса не ответила – продолжала пялиться в одну точку.

– Надюх, случилось чего?

Она подняла глаза, будто впервые увидела Гендоса, протянула тонкую полоску бумаги:

– Я думала, перенервничала или еще что. Не идут, и все тут, а по календарю пора. Я тест сделала – так, на всякий случай, а он – вот…

У Гендоса от волнения потемнело в глазах: на бумажке явственно розовели две полоски.

«Это чё, я теперь батей стану? По-настоящему?»

Потом нахлынул страх – такой, что гаражный ужас показался легким испугом; затылок обдало горячей волной, ноги сделались ватными. Следом поднялась из самой глубины его Гендосовой сущности какая-то безумная, бедовая радость.

– Съездила на свиданку, называется. Шестая неделя пошла. Генчик, что же теперь… Что делать?