Самая страшная книга. ТВАРИ

– Да ты и при жизни испортилась, – сказал он. – Все эти придирки, нытье, докапывание до мелочей. Почему носки воняют, почему зубную пасту не закрутил, почему стульчак не опущен… Какой-то бред из анекдотов про тупых баб – и весь он в тебе.

– Но я не просила шубы, – возразила Марина. – Не просила айфоны. И красненькую машину. И фапотьку. – Она попыталась пошутить, но Валера даже не улыбнулся.

– Да лучше бы просила! – громко прошипел он. – Я бы знал, что делать: купить эту ерунду и заткнуть тебя на пару месяцев. Как было с этой шавкой! – он мотнул головой в сторону Бугая. – Но нет, тебе было приятнее клевать мне мозг. Раз за разом, раз за разом…

– Ты же говорил, что тебе нравится Буга. – Марина наклонилась к мертвому псу и потрепала того за загривок. Гнилая шерсть пучком осталась в кулаке вместе с кусочком кожи.

Валера пожал плечами.

– Ты говорил, что полюбил его. – Марина почесала пса за ухом. Послышался хруст и хлюпанье. – Хотя ты и мне говорил, что любишь меня. Только вот взял и убил. Почему? Кажется, ты заметил, что у меня вонючие дешевые духи`?

– А ты ответила, что эти вонючие духи стоят три сотни евро, – хрипло сказал Валера.

– А ты подошел поближе – и мне показалось, что ты хочешь понюхать меня.

– Твой пес крутился под ногами – и я чуть не запнулся об него.

– А потом ты положил руки мне на шею. Ты знаешь, как это страшно – слышать, как трещат твои хрящи? Ты помнишь, как твои пальцы провалились мне в горло?

И Валера вспомнил.

После смерти Марина стала пахнуть свежескошенной травой. Чуть позже – свежей рыбой. Валера сидел на табуретке перед трупом и усиленно думал. В ванной, запертый, надрывался Бугай. Он выл, лаял и царапал дверь лапами. Соседка уже приходила, осведомлялась, все ли в порядке с собачкой. Валера вежливо ответил, что нет, ожидаем ветеринара, собачка что-то сожрала, теперь дрищет и блюет-с. Соседка огорченно покачала головой, поцокала языком – и ушла, пожелав песелю здоровья. Валеру до трясучки бесили все эти зоошизные мимишенья, особенно всякие «собакомальчики» и «песий ребенок», которыми некоторые особо одаренные пытались именовать Бугая, – но в этот раз он был сама любезность.

Ему уже не впервой было имитировать любезность. А также внимание, терпение, мягкость. Любовь, в конце концов. Все когда-нибудь заканчивается. А когда что-то заканчивается, приходится имитировать. Он хорошо это умел. Хорошо настолько, что начинал верить в имитацию больше, чем в реальность.

Труп Марины он завернул в ковер и выволок из дома. Открыто, не таясь.

– Песель обосрал, – объяснил он сидящим на лавке трем бабкам и одному дементному деду. – В химчистку несу, а то уже весь дом провонял.

А потом охнул и схватился за поясницу.

– В отпуске продуло, – снова пояснил он. – Маринка кондей в номере все включала, ну вот и…

Бабки синхронно закивали.

– До свиданья, – вежливо попрощался Валера. И преувеличенно надрываясь, потащил ковер к машине.

Запоздало закивал дементный дед.

Все было просчитано. Он сообщил о причине выноса ковра – а соседка подтвердит, что слышала, как собака мучается; рассказал, почему несет его с такими усилиями, – и добавил повод для капельки классовой ненависти упоминанием отпуска в жаркой стране, а не на дачных грядках. Бабки с удовольствием расскажут следователям, что Валера – хороший мужик, хоть и жирующий мудак. Но хороший. А дементный дед подтвердит.

Земля была податливой и копалась хорошо. Сотни, тысячи отдыхающих перелопатили ее за эти годы, забрасывая костры, ставя палатки, закапывая мусор – Валера то и дело натыкался то на проржавевшую консервную банку, то на старательно завязанные узлом презервативы, то на рваные сланцы. Теоретически, если кто-то потом так же наткнется на старый ковер, скорее всего, просто поржет на тему того, чего только люди не тащат на пикники, может быть, даже сделает фоточку и выложит на какое-нибудь «Пикабу» – но тут же забудет. Прячь подобное в подобном. Книгу в библиотеке, кольцо – в обрезках металла, дерьмо – в мусоре.

– Дерьмо ты, – сказал он трупу Марины, когда бросил на него первую лопату земли. Из ковра высовывалась прядь русых волос. Валера был рад, что не видит лица Марины. Посиневшее, с выпученными глазами и раззявленным ртом – он достаточно насмотрелся на него, пока примеривался к телу с ножовкой, пока прикидывал, сколько щелочи придется налить в ванну, – и пока заворачивал труп в ковер, поняв, что старое доброе закапывание вернее всего прочего.

– Дерьмо ты, – повторил он, притаптывая землю и стаскивая на могилу кучку нарванной травы. – Дерьмом была, в дерьмо и превратишься. Прах к праху, так сказать.

Вернувшись домой, он выпустил Бугая из ванной. Изнутри дверь к тому моменту уже превратилась в лохмы. Кто бы мог подумать, что у такой мелкашки – такие острые когти. Вырвавшись на свободу, пес мгновенно обежал квартиру, ткнулся несколько раз носом в диван – Марина любила спать с краю – и, сев посреди комнаты, громко и тоскливо завыл.