Самая страшная книга. ТВАРИ

– Говорю же – в клетке, за кафешкой. Не ссы, не вырвется. Короче, дело такое, – сказала она хмуро, когда Горилка зашла внутрь. – Здесь теперь смотрящий новый, надо платить по три кэса за ночь. Но смотрящий никчемный, муж Горилкин, звать Андрестом. Он шестеркой рифатовской был, а теперь вот вроде приподнялся, но все равно остался галимой чепухой. У него всего две девки здесь – жена евойная и еще одна, Шпалой кличут. Если подъедет кто по этому поводу – дуру корчите, поняли? Мол – не знаем никаких Андрестов, а если что узнать – перетри с мамкой. Мамка – это я. Если трясти будет – не ссыте, не тронет. Он трусливый. А Горилке не говорите ничего личного, она знать не должна ни имени вашего, ни где живете – ничего. Все мужу доложит, а он потом кому надо сообщит – приедут по прописке вашей, будете потом заносить до смерти, даже если с трассы уйдете. Сученая она, в общем…

– Эй! – крикнула Горилка, выглядывая из кафе. – Там малая твоя вроде клиентов нашла! Просто сообщаю!

– Вот же ж сучка! – Дианка побежала к дверям. – Тупица малолетняя, только и знает, что…

Она забежала в кафе – и дверь закрылась, оставив снаружи двух девушек и одну дорогу. На секунду Лариске показалось, что будто и не было последних двух часов и они все так же стоят у поворотки на Жарцево.

– Смотрю, зазнобило тебя? – спросила Валька. – Это ничего, это нормально. Пойдем, покажу. – Она одной рукой взяла Ларису под локоть, другой – достала сигарету, сунула между зубов, вынула из той же пачки зажигалку, споро подкурила – и кинула пачку обратно в карман. – Вот здесь осторожнее ступай, а то скользко. Вот. Видишь? – она протянула руку и указала вниз, на большую темную клетку, прилипшую к дальней стене кафе. В клетке кто-то беспокойно двигался туда-сюда. – Слышишь ее? Это Машка. Ей лет восемь уже. Я когда здесь впервые оказалась – она не совсем еще взрослой была. А теперь уже, поди, зрелая по медвежьим-то меркам. И всё в клетке. Вся жизнь взаперти. Мясом ее не кормят, чтобы на людей не бросалась, поэтому она такая небольшая выросла. Но злая иногда – дай боже. Однажды вырвалась – и подрала двух псов бродячих, что на нее лаяли постоянно. Сидели и гавкали, и отгонять бесполезно. Вырвалась, порвала их – и села у клетки. Понимаешь? Могла убежать – а не стала. Привыкла. Другой жизни не знает, понимаешь?

– Зачем ты все это? – с какой-то даже жалостью спросила ее Лариска. – И так ведь…

– Это я к тому, Лариска, что надо различать, когда судьба тебе шанс дает. Когда можно свалить к херам из своей клетки. Горилка, думаешь, сразу такой стала? По молодости была – глаз не отведешь. Один абхаз ее хотел к себе на родину увезти, жениться по закону. А она закуксилась – жирный, мол, и «мазда» у него говенная. Трахалась со своим Андрестом, думала, он поднимется – и ее за собой поведет. А в итоге – сторчалась с ним, и повел он ее на ту же трассу, сосать у дальнобоев по сто рублей за километр. Вернулась в клетку – и не рыпается. Понимаешь? Или Дианка. Та могла муслимкой прикинуться, ведь черная ж сама, хотя у нее только дед был из ихних. Платок бы натянула, косметику с Мадины смыла – и стала бы в мечеть ходить почаще, ее бы в итоге и пристроили к какой-нибудь ферме. Ну или Мадинку хотя бы выдала, да хоть за соседа. А они привыкли к жизни ночной – и слезть не могут. А ведь не молодеют. Мадина – та еще понимает, что лучше хоть в Москву одной, хоть на своих двоих – пока жопа не обвисла, покрутить ею перед университетом каким, найти папика и сладко прилипнуть. А сестра ее отпускать боится, в свою клетку тащит. Поняла теперь?

– Что ты хочешь сказать? – спросила Лариска устало. – Говори, как есть, а то башка уже не варит.