Самая темная ночь (СИ)

Сузи обучала ребятишек нехитрым наукам: счету да письму, немного рассказывала о географии и истории. И если против первых трех предметов некоторые ученики недовольно роптали, мол, лучше бы в прятки поиграли или в лес сходили, то история неожиданно увлекла всех. В рассказах Сузи оживали древние короли и князья, давно погибшие славные воины и прекрасные девы. Будто своими глазами видели слушатели кровавые битвы и страшные землетрясения, уничтожавшие целые города, жуткие моровые хвори, косившие графства, не щадя никого, и величественные турниры, роскошные пиры и веселые гуляния.

Меня матушка тоже научила читать и писать, когда я была еще совсем мала. В одном из крепких кованых сундуков хранились в нашем доме привезенные из города книги, купленные в те далекие времена, когда Сузи еще не встретила Барта. Мне она выдавала их по одной и по прочтению требовала не просто пересказать, но рассказать, какие мысли возникали у меня во время чтения, кто из героев мне особенно полюбился и почему. Читать я любила — интересно было представлять иную жизнь, вовсе не похожую на наше размеренное существование в Бухте-за-Скалами. Героини книг будто бы жили в ином мире: они не пасли и не доили коз, не пропалывали грядки, не собирали летом с приятелями в лесу малину и ежевику, а осенью — грибы. И я иной раз вздыхала, думая о том, что, возможно, именно для такой вот книжной жизни и была рождена. Мечты о том, как я найду своего отца, нет-нет да возвращались ко мне, но с годами я все меньше верила в их осуществление. И никогда не рассказывала о них друзьям, опасаясь, что те поднимут меня на смех.

Детей моего возраста в деревне было немало. Мы то ссорились, то даже дрались (за что потом нам крепко доставалось от взрослых, ежели вдруг кто замечал синяки да царапины или, того хуже, разодранную рубаху), но потом все равно мирились. Лучшими своими друзьями я полагала Тину, дочь корчмаря, и Дена, сына одноногого Томаса. С Тиной мы были ровесницами, а Ден был постарше нас на два года, что отнюдь не мешало ему водиться с нами. К сожалению, Ден также дружил с рыжим Савкой, сыном Хаврона — а вот с ним мы друг друга недолюбливали. Савка имел обыкновение делать мне гадости исподтишка: то подножку подставит, то в спину толкнет, то сделает вид, что не заметил, если мне вдруг требовалась помощь.

— С гнильцой он, весь в папашу, — с самым серьезным видом заявила как-то Тина, когда я пожаловалась ей. — Так отец мой говорит. Хаврон-то вечно пытается кого-нибудь в корчме разжалобить, чтоб его выпивкой угостили, а отец так и сказал, что нечего, мол, ныть на судьбину, живется ему ничуть не хуже, нежели прочим. И что семеро у него по лавкам — так в том тоже нет чужой вины, а от пьянства лишний кусок хлеба в доме не появится.

— А что Хаврон? — спросила я, обмирая от любопытства и восторга.

Отец Тины представлялся мне в этот момент почти рыцарем из недавно прочитанной книги — отважным и справедливым. Надо же, не побоялся сказать такое прямо в лицо!

Тина пожала плечами.

— Да что он мог-то? Ведь ежели возмутится да нагрубит отцу, то куда ходить пьянствовать будет? Вот он и сделал вид, будто и не слыхал ничего.

Но вот Ден и слова плохого о друге слышать не желал, оттого мы с Тиной и вынуждены были мириться с тем, что Савка стал почти неизменным участником всех наших игр и проказ. Причем ежели случалось нам набедокурить так, что про то дознавались взрослые, то подлый Савка мигом выдавал всех нас, заверяя, что он-то сам ни в чем не участвовал, так, стоял в сторонке. Удивительное дело, но, глядя в его честные наивные голубые глаза, взрослые верили ему, так что он единственный из всех избегал наказания. Ден же объяснял этот удивительный факт не мерзким Савкиным характером, а его невероятным везением.

— Да Савка твой нас и выдал, — горячилась Тина, когда мы втроем отрабатывали наказание — мыли полы в школе. — Кто, как не он, знал, что мы хотим обрядиться в русалок да разыграть Стена?

— Нас случайно поймали, — упрямо повторял Ден.

Стыдно признаться, но задумка, из-за которой нам троим сильно влетело, принадлежала мне. Кривой Стен, любивший выпить еще в те далекие времена, когда море выбросило на берег разбитую лодку, в последние пару лет отдавался излюбленному занятию с особой страстью и напивался уже не раз в неделю, а почти ежедневно. Зачастую ночами будили всю деревню его пьяные песнопения, которые подвываниями и хриплым лаем подхватывали дворовые собаки. Несколько раз был Стен даже крепко бит мужиками, после чего клятвенно, со слезами на глазах, обещал исправиться. Но едва только начинали сходить оставшиеся после вразумления пьянчуги синяки, как Стен принимался за старое. Однажды, когда он бродил по улицам и горланил особенно долго, почти до рассвета, я, хмурая и невыспавшаяся, предложила план.

— А давайте устроим так, что Стену сам Морской Бог запретит пить.