Самарянка

Келейная обстановка, окружавшая священника, была предельно скромной: шкаф, забитый духовными книгами, такая же переполненная книжная полка, старомодный, сбитый из фанеры, стол, шкаф для одежды и такая же старомодная кушетка, на которой отец Лаврентий отдыхал ночью, а иногда и днем, давая небольшой отдых натруженным ногам.

Большой иконостас, размещенный как раз между двух окон, был всегда — и днем, и ночью — освещен лампадами, а перед образом преподобного Лаврентия Черниговского — покровителя самого отца Лаврентия, в честь которого он был пострижен в монахи, — сияла большая серебряная лампада, а сам образ был одет в инкрустированную серебром раму.

Но первое, что бросилось в глаза Мишке, когда отец Лаврентий отворил ему дверь и пригласил вовнутрь своего скромного жилища, был макет боевого истребителя, примостившегося на краю книжной полки.

— О, знакомый «мигарь»[75]! — Мишка не смог сдержать удивления.

— И откуда он тебе знакомый, позволь полюбопытствовать? — в свою очередь, отец Лаврентий удивился осведомленности своего гостя. — На летчика ты, вроде, не похож. Такого богатыря в кабину пилота разве что втиснуть можно, согнув перед тем в три погибели.

— Да я и не летчик вовсе, — улыбнулся Мишка, взяв благословение у отца Лаврентия и проходя в его келью. — Но видел, как эти машины в бою работают. Они нам часто на выручку прилетали.

— Никак воевал? — еще больше удивился отец Лаврентий.

— Так не только я.., — Мишке не хотелось снова рассказывать о своих боевых похождениях. — Такое время сейчас. То тут, то там кто-то с кем-то воюет…

— Это верно, — вздохнул отец Лаврентий, — то тут , то там… Не там, так еще где-то. И не видно, когда воцарится мир и согласие на этой грешной земле.

Он пригласил Мишку присесть к столу, сам присел на край кушетки, чтобы лучше видеть гостя и ласково посмотрел на него, стараясь понять, что его привело сюда.

Не зная, с чего начать, Мишка взглянул на отца Лаврентия. Ему было уже за пятьдесят, с аккуратно ухоженной черной бородой, через которую заметно пробивалась седина, и такими же волосами, стянутыми назад спрятанной за подрясник косичкой. Глаза священника — крупные, открытые — светились добром и тем благодатным внутренним состоянием покоя, тишины, которое царило в его душе. Его руки неторопливо перебирали вытертые до блеска старые монашеские четки.

Мишка кашлянул в кулак и снова взглянул на макет истребителя.

— Это подарок от моих полковых друзей, — отец Лаврентий поднялся и взял с полки самолет. — Я как раз на таком летал. Много летал…

Поставив макет на место, отец Лаврентий продолжил:

— Я ведь не всегда монахом был. Перед тобой — целый подполковник Военно-Воздушных Сил, боевой летчик, признанный мастер воздушного боя и пилотажа.

— А как же?.. — вырвалось у Мишки.

— А так же, — улыбнулся в ответ отец Лаврентий. — Как и у многих других. Один был богатым князем, другой — богатым и единственным наследником у своих родителей, третий — известным хирургом, четвертый — известным певцом. А я вот, хоть и не слишком известным, но все же первоклассным летчиком-асом. И все мы решили стать самыми что ни на есть смиренными монахами: без славы, без богатства, без почестей. Вот так однажды взглянули на свою жизнь — и решили начать новую. Монашескую.

— А как же?.. — снова вырвалось у Мишки, которому показалось, что сидящий напротив священник без лишних расспросов понимает, зачем он пришел сюда.

— А так же, — опять улыбнулся отец Лаврентий. — Одни идут в монастырь замаливать грех велик, другие ж идут, потому что без Бога жить не могут. Потому и оставляют мир. Каждый сюда приходит своим путем, а вот отсюда — только одним. И только вместе. Раз воевал, то сам должен понять, как лучше выжить: в одиночку или всем вместе, сообща, когда идешь по незнакомым дорогам, а на каждом шагу опасности, каждая новая тропа все круче и круче, того и гляди — сорвешься в пропасть, на скалы… Понимаешь?

В ответ Мишка кивнул головой.

— Да и группой не всегда достигнешь цели. Группы ведь разные бывают. Там паникеры, там свои советчики: мол, не туда идем, давайте возвращаться назад… А там оказывается, что пастырь вовсе слепой: ведет и сам не знает куда. Так-то… Спасаться во все времена нелегко было, а сейчас времена вовсе лукавые настали. Настоящих опытных наставников днем с огнем не нейти, зато иные сами в «старцы», в «прозорливцы» лезут, от них и не отобьешься. Смотришь порой и не поймешь: то ли недоверие оттого, что доверять некому, то ли есть все же достойный доверия, да доверяющихся мало.

Мишка все так же молчал, внимательно слушая отца Лаврентия.

— Ты не думай: монастырская жизнь не такая уж гладкая, как может кому-то показаться. Здесь свои пропасти и свои опасности, на каждом шагу, каждый день. Но путь монашеский — он незаблудный. Потому многие достигли Бога. Возлюбили Его всем сердцем, отказались от мира сего — и достигли. Только эта любовь всегда и у всех огнем испытывается. Оттого не все выдерживают этого пути. Падают с неба, как…

Отец Лаврентий взглянул на истребитель: